Подписки и ломки всесоюзный бур. Шизо

Корчинский Александр 13 марта 2009, 07:17

ПОСЛЕДНИЙ ИЗ "ТЮРЕМНЫХ МОГИКАН"

На днях в редакции "Сегодня" побывал человек, большую часть своей еще нестарой жизни просидевший за колючей проволокой. Его можно назвать одним из "последних могикан" того преступного мира, который мы все знаем из классических фильмов и книг, мира карцеров и пресс-хат, воровских сходок и "понятий". Таких, как он, прошедших все самые страшные тюрьмы Советского Союза - в частности, Владимирский централ и, главное, зловеще известный на весь СССР "Белый лебедь", где "нагибали" самых упрямых воров и "авторитетов" (недаром это место еще называли "всесоюзным БУРом", то есть бараком усиленного режима), на всем постсоветском пространстве осталось в живых немного. А уж в Украине (где он тоже побывал почти во всех "крытых", то есть наиболее жутких тюрьмах) - вообще единицы. Он не стал вором в законе (потому что ударил ножом равного себе), но многие годы носил особо ценящийся за решеткой титул "отрицалы". Именно поэтому нам показался интересен его рассказ - рассказ очень яркого представителя исчезающей советской воровской субкультуры.

Тюремный период его жизни связан с жестокими, кровавыми схватками с обидчиками, участием в бунтах, отказами подчиняться "хозяину" и "куму", за что Макса отправляли с зоны на "крытую" (то есть настоящую тюрьму с камерами), а оттуда - в зловеще известный на весь Советский Союз "Белый лебедь". В итоге первый 2-летний срок превратился в 17 лет беспрерывного нахождения за решеткой!

Затем был короткий, около года всего, период свободы, за который злостный "отрицала" и хранитель воровских традиций успел вписаться в украинский криминальный беспредел середины 90-х и даже урвал свой "кусок" уголовного пирога. Жизнь свела его со знаменитыми "авторитетами" Батоном (в Харькове) и Солохой (в Киеве), причем с последним Макс чуть было не вступил в вооруженный конфликт. Однако в итоге договорились...

После чего Макс опять "сел" на 8 лет, на этот раз в независимой Украине. И все повторилось: карцер за карцером, одна "крытая", другая... По словам "отрицалы", условия содержания порой бывали просто жуткие, так что приходилось протестовать против них на грани жизни и смерти, например, загоняя себе огромный ржавый гвоздь в область сердца... Выдержав и этот срок, несколько лет назад Макс вышел на свободу. Но приверженность к классическим "понятиям" не дает ему жить спокойно, как все. Он по-прежнему конфликтует не так с законом, как с его официальными представителями, попадает под следствие, уходит от него, пытается осмыслить жизнь и... ни о чем не жалеет. Свою жизненную позицию формулирует так: "Меня можно убить, но сломать нельзя". Работать не собирается, но за счет каких-то неясных средств (возможно, из "общака") существует вполне обеспеченно, ездит на иномарке. Дав интервью "Сегодня", заявил, что это, вероятно, станет частью его будущей книги. Однако настоящее имя называть запретил и сфотографировать обильные татуировки не дал: мол, по ним его любой, живущий по "понятиям", сразу опознает... Публикуем его рассказ, который вполне можно назвать исповедью.

УБИЙСТВО НА МАЛОЛЕТКЕ

Впервые к уголовной ответственности меня привлекли в 1979-м, - начал Макс свой рассказ. - Случилось это в Урюпинске Волгоградской области, мне тогда было 14 лет. Жил я в благополучной семье, мать - врач, отец - старший научный сотрудник. Но связался я с уличной компанией... Короче, старшие пацаны полезли в квартиру, а я стоял на шухере. И, когда появился наряд ППС, крикнул что было сил: "Шары!" Меня, естественно, приняли... Поставили условие: не хочешь сесть в тюрьму, расскажи, кто был в квартире. Я ответил категорическим отказом. Судили, дали два года ВТК - воспитательно-трудовой колонии. А растянулся этот срок почти на два десятилетия...

Сразу я попал в знаменитую колонию для малолеток имени Макаренко в Куряже под Харьковом. И хотя там положено сидеть лишь до достижения 18 лет (потом должны отправить на "взросляк"), у нас бригадиры были здоровенные парни по 20-21 году, отлично питавшиеся и "державшие зону" по указке администрации. Конечно, это было нарушение закона, но администрации так было выгодно. А сами бригадиры не хотели и боялись ехать на взрослую зону, потому что у каждого было много "боков" (поступков, позорящих, с точки зрения блатных понятий, честного зэка) плюс сотрудничество с "кумом" и "хозяином". На большой зоне их могли опетушить, а то и убить. Такие бугры освобождались прямо с малолетки.

Я попал в литейный цех (такая "малолетняя" литейка, кстати, была в Куряже единственная в Союзе). Лили чугун, поднять носилки с формой подростку было нереально, но поднимали, под кулаками бригадиров... Я же сразу решил, что буду на зоне "отрицалой", то есть буду отрицать лагерные порядки и, конечно, работать не буду. Администрация начала меня прессовать руками бугров. Однажды они завели меня в комнатку, где сохли портянки, и избили так, что я долго потом лежал в санчасти, мочился кровью.

Вышел с больнички, но работать все равно не стал. Тогда бугры опять говорят мне: мол, вечером мы тебя снова ждем в сушилке... Я понимал, чем это для меня закончится, потому взял портняжные ножницы, разобрал их так, чтобы у меня осталась одна половина, обмотал ручку куском простыни и пошел в сушилку раньше, чем бригадиры. Подождал, а когда дверь открылась, я первому же вошедшему всадил заточку куда-то в брюхо... А потом еще раз пятнадцать ударил. Все это было, как в тумане, куда и как бил, не помню. Короче, этого я зарезал, остальные бугры убежали.

А я сам отправился в дежурную часть, вместе с этой заточкой. Бросил пику на стол, говорю, заберите в сушилке, там ваш козляка валяется. Может, жив, может, нет, не знаю... Они сначала не поняли меня, увидели на мне кровь и решили, что я сам порезался. Но сбегали в сушилку, увидели труп и закрыли меня в ДИЗО (дисциплинарный изолятор). Там и сидел до суда, правда, недолго. Приехал следователь, возбудил дело и за 20 дней его расследовал. А что там расследовать, я ведь не отрицал ничего.

Суд был выездной и показательный, прямо на малолетке. О том, что раньше меня били и поэтому я его зарезал, я умолчал. Иначе бы я сам стукачом стал. Сказал просто, что у меня к нему была личная неприязнь. В итоге добавили к моим 2 годам еще восемь, итого получилась десятка. Все это произошло, когда мой первый срок почти заканчивался, мне уже было 16 лет. И меня отправили в другую колонию для малолеток, в Волгоградскую область (есть такое правило - если за злостное нарушение режима возбуждено дело, на старой зоне не оставляют). Там я дождался 18-летия (были и драки, и другие ЧП, например, поломал челюсть начальнику отряда, но я выжил), и поехал в "командировку" на взрослую зону.

Сначала попал, как и тысячи других зеков, на знаменитую Решетинскую центральную пересылку в Красноярском крае. За мной следовало и мое дело, уже приличной толщины, испещренное спецполосами и примечаниями: склонен к побегу и бунту, дерзок, "отрицала"... На Решетах был жесткий порядок, чтобы не было резни, бойни, там спрашивали: какой ты масти? Если блатной, езжай к таким же, там, где нет всякой нечисти... Мужик - к мужикам, петух - к петухам... Там опера-кумовья, когда приходит этап, не спят: смотрят дела, ходят среди людей, разговаривают... Если ты не блатной, а скажешь, что блатной, они сразу раскусят и сами поставят на место. Они там на такой "мурке бешеной" (нечто вроде признания профессионализма, энтузиазма на блатной манер. - Ред.), что нашим, нынешним украинским операм, далеко до них, это просто комсомольцы... Там дядьки - рыси, по 15-20 лет работали на крытых тюрьмах.

Приехал я на ИТК-13 в Красноярском крае. Только вышел из "воронка" с другими этапниками, к нам вышел ДПНК, дошел до моего дела, говорит: "О, какой прибыл, дайте ему сразу полгода ПКТ, пусть сидит в яме. Мне тут такой на зоне не нужен". Я: "За что?" Он: "За то, что у тебя голова неуставного образца, понял?" Я ответил, что понял, и отправился в подвал. Там камеры по 5-6 человек, холодно. Но дней через пять начальник вызвал меня в кабинет, спросил, раскаиваюсь ли я в убийстве. Я ответил, что нет, потому что защищал свою честь. Доведись еще, опять бы его зарезал. Работать будешь? Нет. А подбивать мужиков на бунты? Нет. Как будешь себя вести? Нормально, сами увидите. Если меня давить не будут, я первый не полезу. Ладно, говорит, тут за тебя авторитетные зеки просили, чтобы "поднять" тебя (выпустить из подвала), но я же не могу так сразу выполнить их просьбу. Потому досиди 15 суток, потом выйдешь.

Когда я вышел на зону, уже знал, что там порядок держал вор, и это очень не нравилось администрации. Она стала излишне давить, и было на сходке решено (на воле и вором в колонии), что на зоне должен быть бунт. Повод - жратва никакая и непосильные нормы работы. Там был лесоповал огромный, 7,5 км только промзона, куда сгоняли заключенных с двух лагерей, всего 14 тысяч человек. Я побывал там просто из интереса, так как был в глухом "отрицалове" и не работал. Просто посидел с мужиками у костра, чай попил, с конвоем побазарил... Конечно, тех, кто не работал, администрация отчаянно прессовала. Но были и свои уловки. Например, можно было пустить среди определенной категории зеков слух, что собираешься в побег. Конечно, об этом тут же докладывали администрации. Тут же получаешь красную полосу - склонен к побегу. И все, год после этого тебя из зоны никуда не выводят, находишься в бараке или в самой жилой зоне... А если этот или иной трюк не использовать, то светила статья - отказ от работы, по которой давали до 5 лет. Но мне-то зачем работать, я туда приехал по приговору, а не по договору, как вольняшки. Те зарабатывали там за сезон по 15 тысяч советских рублей, квартиру можно было купить или двое Жигулей.

"УДАР НОЖОМ СТОИЛ МНЕ ЗВАНИЯ ВОРА"

Вскоре меня привели к вору. Это был Сергей Петрович Троценко, близкий друг покойного Васи Бриллианта (знаменитый вор в законе, погиб в "Белом лебеде". - Ред.). Погоняла не было, все его звали Петрович, но уважение имел огромное. Я ему очень благодарен, он много для меня сделал... Прежде я не видел воров в законе, думал, какие-то особые, даже внешне, люди, а увидел небольшого дедушку, в очках с большими линзами, в пиджачке - клифте лагерном... Койка у него была, естественно, без верхнего яруса. Присели, он спросил, пью ли я чифир. Нет, говорю. Молодец, говорит, и я не пью. А купеческий чай (купчик, то есть обыкновенный чай, как все пьют)? Да, с удовольствием. Мужики заварили, подали, стали пить, спрашивает, ты - с сахаром? Я - нет, вприкуску. О, говорит, молодец, разбираешься... Рассказал я о себе, он спрашивает, буду ли работать. Нет, говорю, я не мужик. А кто ты по масти, спрашивает? Да никто, отвечаю, я молодой пацан, назваться кем-то не могу, но стремлюсь стать порядочным арестантом. На том и расстались.

Пришел я на барак, смотрю - простыни нестиранные, аж черные у всех. Спрашиваю у мужиков - почему? Говорят, "прачка" не работает уже полгода, что-то там сломалось. А почему тогда работаете, не бунтуете? Положено ведь стирать, вот пусть и выполняют... Мне говорят: малой, что-то ты сильно борзый, много на себя берешь, не вывезешь... Отвечаю: не вывезу, значит, сдохну, но под мусорской упряжкой ходить не буду! Об этом, конечно, донесли вору. Он меня вызвал, говорит, мол, чего возмущаешься вслух? Я отвечаю, что не согласен сам стирать, жрать баланду и молчать не буду. Да я этого повара, падлу, сам в бачке вместо мяса сварю... Вор выслушал и говорит: не надо ничего делать и выступать - пока. Придет время, сам увидишь...

И вот через полгода на лагере - бунт. Кому положено, о нем знали заранее, в том числе и я. У меня был тогда приятель на зоне, постарше меня, я ему верил безоговорочно. Он мне и говорит: мол, пошли козлов гонять! Я - так пошли! А в сапоге у меня - самодельная заточка. Зашли в барак, только я увидел там нашего завхоза, как сразу воткнул пику ему в живот. И тут вдруг мой приятель "включил заднюю"! Он выбросил свой нож и мне говорит: ты что, брось, есть кому резать этих гадов и без нас. Но я ведь ударил, у меня "баран" (раненый, убитый) уже есть! Я ему говорю: подними нож, падаль, ты что делаешь!? Я, выходит, опять себе срок подмотал, а ты, пес, в кусты? Подними нож! Он - не гони, не подниму! Тогда я тоже бью его в печень своим ножом. И этот удар поставил крест на моей воровской судьбе. До того я был абсолютно уверен, что со временем буду вором в законе. Но я ударил равного себе ножом, не имея на это права! То, что он включил в такой момент "заднюю", это надо было еще доказать людям, надо было поднимать этот вопрос на сходке, а у меня сыграли эмоции. Я не должен был этого делать.

А бунт продержался трое суток, потом его подавили водометами и БТРами. Я, после того, как ударил ножом двоих, пошел на улицу и включился в общие действия. Завхоз позже умер, а мой приятель выжил, хотя лучше бы наоборот, потому что его слова потом на сходняке сыграли большую роль против меня...

Мы захватили санчасть, но девок, что там работали, вор приказал пальцем не трогать. Мы создали живой коридор и девчонки все через него вышли на вахту. Контролеры в основном успели убежать, но некоторые попались, мы их, конечно, прибили, но не насмерть. А через трое суток открылись ворота и начался ужас. Я такого больше никогда не видел, даже по телевизору - там, видно, показывают лишь то, что можно. Заехали водометы, БТРы и зашли те, кого сейчас называют "тюремный спецназ" (тогда это был "взвод повышенной боевой подготовки"). Огромные дядьки с дубинами и щитами, хотя ломали они зеков чаще просто руками и ногами. Помню, возник перед мной один такой и - темнота. Сколько валялся без памяти, не знаю, но у меня были сломаны челюсть, нос, четыре ребра и обе ключицы. Стреляли также из пулеметов с БТРов, но только по крыше, по людям - нет, хватило спецназа и водометов.

Потом - следствие, суд, впаяли мне еще 6 лет 8 месяцев к моей "десятке". Честно говоря, я там уже запутался в своих сроках, что засчитывают, что нет, так что сидел, не думая об освобождении - толком не знал, когда. Вора от нас сразу увезли, сначала на полгода во Всесоюзный БУР (барак усиленного режима) "Белый лебедь" под Соликамском. А потом отправили на "крытую" тюрьму. Увидел я его в следующий раз, только когда мы оба уже были на свободе, в Москве.

"В МЕНЯ МЕТНУЛИ ПРАЩУ - КРУЖКУ С СОЛЬЮ В ТРЯПКЕ"

А у меня началась странная жизнь... на колесах. Представьте, 1 год и 4 месяца меня возили в "столыпине" (вагон для перевозки зеков). Поначалу послали в зону ИС-22 (строгий режим) в Якутии. Но я туда даже не зашел, прямо на вахте посмотрели мои бумаги и заявили, мол, парень, ты нам тут не нужен, отправляйся, наверное, на "крытую" с таким послужным списком... И опять в Решеты на пересылку, в "столыпине". А ехать туда месяц-два. Это же не обычный поезд, тут могут "вагонзак" отцепить и будет стоять в отстое неделю или две. Дают сухпай, в туалет водят почасово... Это, в принципе, обычный купейный вагон, только вместо дверей - решетки. Конвой каждые два часа ходит по коридору и видит все, что творится в камерах-купе. Там должны ехать семь человек, но загоняют поначалу и семнадцать... Тут уж как примостишься, так и едешь. Потом, правда, конвой старается перераспределить, чтобы было хотя бы по 12 человек.

Прибыл я в Решеты, оттуда направили в зону под Кемерово. Однако и там не приняли, не захотели бунтаря... И так несколько раз, почти полтора года. В итоге все же приняли меня в ИТК-20 Красноярского края. Хозяин сказал: гонять тебя туда-обратно не буду, но сразу ты пойдешь в "яму". Посидишь там до ближайшего этапа и поедешь на "крытую". Давай, мол, без выступлений, других вариантов нет. Я согласился и суток 20 просидел в подвале. А оттуда уехал с вещами на знаменитую Владимирскую крытую - так называемый Владимирский централ!

Там кумовья встретили, говорят, ну что, блатной, имей в виду, мы тут и не таких ломали! И посадили меня на год в одиночку. Сидеть в одиночке очень трудно - морально. Честно говоря, первые полгода думал, что сойду с ума. Но потом помаленьку привык... Распорядок там такой: подъем в 5 утра, через полчаса завтрак в камере, подают через кормушку. Харч, кстати, был более-менее. Хватало калорий, например, чтобы по 100 раз отжиматься от пола. Днем - час прогулки во дворике или в подвале. Сидишь сам и гуляешь сам. Общение с зеками - только если перекрикиваться.

Днем можно было лежать, нара к стене не пристегивалась. Еще в камере был туалет и над ним кран с водой. Кружка, ложка, миска - и все. Читать можно. Литература на Владимирской была сильная. Библиотекарь приходила раз в неделю, давала список, ты выбираешь книги - две в руки. Но потом, когда она увидела, как я пристрастился к чтению, давала и до 5 книг за раз. В шахматы играл сам с собой. И прессу приносили каждый день, до трех газет. А если есть деньги на счету, можешь выписать любые газеты, журналы и книги. И принесут обязательно, нигде не потеряется, за этим следил замполит.

Я там от безделья делал вырезки из журналов, потом их переплетал в красивые сборники. Клей в камере готовится так: берешь хлебушек, жуешь и тщательно его перетираешь через простыню - получается клейстер. На нем карты клеят, он крепче, чем любой наш клей типа ПВА. А если добавить чуть сахара, то еще крепче. Если делаешь карты, то для красной масти добавляешь в клейстер кровь, а для черной - жженую резину (например, каблук можно подпалить). Тюрьма многому учит. Я могу, скажем, прикурить от того, что буду вату катать тапочком, пока не затлеет. Могу прикурить от лампочки, сварю любой обед с помощью маленького кипятильника...

После одиночки меня подняли в камеру к блатным. Народу там было немного, 12 человек. А были хаты мужичьи, где по 60 человек... Приняли хорошо, обо мне слышали, даже Петрович хорошо отзывался. Так и прошла моя "крытая" - год одиночки и два в общей. Вернулся я опять в ИТК-20. Хозяин говорит: понял жизнь? Да. Работать будешь? Нет. Ладно, говорит хозяин, по закону я не могу тебя после "крытой" сразу в "яму", должен выпустить в зону хоть на сутки. Выпущу и посмотрю, как ты будешь себя вести.

Вскоре возник новый конфликт с "хозяином" и через месяц он опять отправил меня на крытую - уже до конца срока. Опять Владимирский централ, опять сначала год одиночки, потом общая камера. А оттуда, как злостного нарушителя режима (изготовление и игра в карты на интерес, нетактичное поведение с администрацией и пр.), отправили на знаменитый БУР "Белый лебедь", где ломали воров в законе и самых стойких арестантов. Там, в "Белом лебеде", погиб знаменитый вор Вася Бриллиант - его облили водой и заморозили во дворике, как немцы генерала Карбышева. На вид это обычная крытая тюрьма в 4 этажа, но с очень жестким режимом. Там, например, днем уже не полежишь, если ляжешь после подъема - карцер. А в карцере нару в 5 утра поднимали и пристегивали к стенке - до 9 вечера. Табуретка железная, привинчена к полу, долго на ней не посидишь. Стол тоже железный, на стене полка с хлебом, кружкой-ложкой, мыльно-рыльное хозяйство и все. Температура - на окно кружку поставишь, вода замерзает. Спишь на одеяле, матрацем укрываешься. За 15 суток раз десять ворвутся бухие контролеры, отмудохают за просто так.

Но, главное, там были пресс-хаты, где и ломали людей. Кинули в пресс-хату и меня. Делается это так: тебе объявляют, что переводят, например, из карцера в такую-то камеру. Но ты знаешь, что это пресс-хата и готовишься к худшему. Там сидят 4-7 амбалов. Когда я переступил порог, у стола сидели трое, один лежал, вроде спал на нарах. Начали разговор, я сразу сказал, что знаю, куда попал. Однако, говорю, вы ведь тоже порой сначала думаете, потом делаете, или нет? Один отвечает: мол, не все... И одновременно с этим со второго яруса меня ударили по голове кружкой с солью (насыпается соль в 400-граммовую кружку, обматывается она тряпкой в виде пращи - и по балде!) Очнулся я в санчасти, кроме головы, были сломаны ребра, но как их ломали, не помню, били, когда я уже отключился.

Когда пришел в себя, я попросил, чтобы меня посетил старший кум. Назавтра он пришел. Я заявил, что хочу... еще раз попасть в ту пресс-хату, чтобы, пусть буду драться в последний раз, но забрать с собой на тот свет хоть одного из тех псов. Опер понял, что я настроен серьезно и отправил меня уже в нормальную камеру. Там были камеры от 10 до 35 "пассажиров". (Были еще одиночки на спецпосту, но только для воров в законе. Даже на кормушке там висит замок, открывает его только ДПНСИ или замещающий его офицер).

Так вот, на "Белом лебеде" я досидел 6 месяцев и вернулся на Владимирскую. А там вскоре получил еще полгода БУРа ("Белого лебедя"). Причем меня на "крытой" менты предупредили, мол, ну, теперь ты приедешь с "Лебедя" "петухом". И созвонились с БУРом, мол, прессаните его там, как следует. Потому, как только я заехал - меня в пресс-хату (не ту, где раньше был), сразу же, с порога. Но перед этим была баня и там мне удалось разжиться двумя половинками мойки (бритвы). Я их сунул за щеки и пошел в пресс-хату. Я знал, что просто так не дамся никому... Зашел в камеру и тут же выплюнул мойки в обе руки. Зеки из пресс-хаты говорят: все, парень, мы знаем, кто ты, тебя не трогаем, делай все сам. И я порезался очень серьезно, множество разрезов на обе руки, полоснул по животу и по горлу... Забрали в санчасть, там зашили порезы, но левая рука стала сохнуть, потому что я там и нервы перерезал. Но потом мне делали повторные операции и в итоге руку спасли. Хотя она и сейчас меньше, чем правая.

Больше меня мусора в "Лебеде" не трогали, я досидел 6 месяцев и опять вернулся во Владимирский централ. А когда и там отбыл срок "крытой", оказалось, что мне до освобождения осталось 2 месяца и 16 дней. Потому меня просто прокатив в "столыпине" до Решет, а там и момент освобождения наступил. Так что выходил я на волю, отсидев почти 17 лет вместо 2-х изначальных, прямо с Центральной пересылке в Решетах.

Вышел я на свободу, а за воротами меня уже ждала братва из Москвы. Среди блатных я был на очень хорошем счету, как известный лагерный "отрицала", потому ребята прикатили из Белокаменной в Красноярский край, чтобы встретить меня. Многие когда-то со мной сидели, помнили... А на дворе был уже 1994 год, и той страны, которая отправила меня за решетку, уже не было.

Приехали мы в Москву, братва спрашивает: где будешь жить, чем заниматься? Я говорю, мол, поеду к своим отцу-матери, они к тому времени переехали на Украину, в Харьков. Ладно, говорят, но пока с недельку отдохни в Москве. Вот тогда я поездил по ворам, многих видел, в ресторанах сидел, рюмку пил... Видел, например, Расписного Витю, Куклу, Рисованного, Клешню, многих тамбовских, татаринских... Меня одели-обули, хотели подарить машину, но оказалось, что я управлять-то не умею. Купили мне кашемировый малиновый пиджак - писк моды - от которого я шарахнулся. Вы что, говорю. В мента меня рядите? И тут же выбросил 500-долларовый пиджак в урну, только потом успокоился... А когда были на стриптизе, там танцовщица кинула на наш стол лифчик. Если бы меня за штаны не удержали, я бы ее порвал, ведь она наш стол опоганила. Еще бы трусы кинула... Парни еле меня успокоили, они давно освободились и эти вещи уже воспринимали нормально. А я, только с зоны, считал, что так поступать западло...

В итоге со мной на поезд сели пятеро москвичей и мы двинули в Харьков. А там уже все-таки купили мне права и ВАЗ-21093, только входившие тогда в моду. Дали и денег, 20 тысяч долларов на обзаведение и поправку здоровья. Началась новая жизнь. Первый, кто меня к себе подтянул, был ныне покойный Батон - Сережа Батонский, которого я знал с детства. Встретились мы в гостинице Харьков, очень тепло. Он предложил стать одним из его бригадиров, но я отказался: "Во-первых, я не халдей и никогда ни под кем не ходил, а, во-вторых, у меня и у самого хватит духу отнять что надо у кого-то". На том и расстались, оговорив, кто где работает, чтобы не лезть на чужие территории. Мне достался район ХТЗ. Первым делом я сколотил свою бригаду из молодых, но духовитых, дерзких хлопцев, в основном набрал их по спортшколам - 20 человек борцов и боксеров. И начали мы свой рэкет... Потом я съездил в Грузию и привез 24 единицы хорошего стрелкового оружия. Там, в Зугдиди, жил вор, с которым я сидел на Владимирском централе. Очень порядочный человек, по национальности сван, горец. Я объяснил ситуацию, он свозил меня в горы, в тайник. Оружия там было - завались! Открыл мне ящик гранатометов "Муха" - бери! Но я попросил что-то покомпактнее, взял пистолеты Беретта, Глок, пистолет-пулемет Аграм-2000 (тогда новинка)... (Кстати, именно из Аграма-2000 в 1996 году был расстрелян нардеп Евгений Щербань в женой. - Авт.). Затарили мы мое оружие в вагон, который специально загнали в отстойник (открыли люки в потолке, устроили там тайники и закрыли). В Харькове - обратная операция. Кроме пистолетов, была еще снайперская винтовка СВД с хорошей английской оптикой. Ранее винтовка побывала в боевых действиях, Бог знает, сколько людей из нее положили...

Грабили мы всех подряд. Даже если ты когда-то сидел, но теперь на тебя работают люди, для меня ты - коммерсант и я с тебя получу! Правда, брали на испуг, никого мы не стреляли. Но пугали серьезно.

Подтянул чуть позже я в свою бригаду трех бывших офицеров-афганцев. И не знал, что на них уже были "бараны" (трупы). Из-за них позже я и получил 8 лет по ст. 69 (бандитизм), а двоих офицеров приговорили к вышке (но не расстреляли из-за моратория на казнь, в итоге они получили пожизненное заключение).

С "девятки" я вскоре пересел на БМВ, так называемый "слепой" (с закрывающимися фарами, которых в Украине было всего несколько. Ох, когда его увидел Боря Савлохов, как он завидовал...

"Я СКАЗАЛ ДРУГУ - НЕ ВЫЙДУ ОТ САВЛОХОВА, СТРЕЛЯЙ С ДВУХ СТВОЛОВ"

О наших отношениях с Борисом расскажу подробнее. Как-то я приехал (еще на "девятке") в Киев. И в одном магазине возле Республиканского стадиона увидел очень симпатичных девочек в зеленой униформе. Подкатился к одной, мол, то да се, пошли со мной... Она говорит: "Видишь, вон стоит Джип Чероки, пойди, поговори с парнями, без их разрешения не могу". Ладно, я понял, что это сутенеры (потом оказалось, работали на Борю Савлохова, но я этого не знал). Подошел, объяснил, чего хочу, они (их двое было) говорят, мол, нет проблем, плати деньги и бери. Я: как деньги, никогда за баб не платил и не собираюсь! Они: тогда не получается... Я тогда выхватил из-за пояса "пушку", которую с такой силой воткнул ствол одному в рот, что зубы посыпались! Обливаясь кровью, он упал, а второй просто удрал. Короче, добро я получил, девчонку забрал и увез в гостиницу "Салют". Через несколько часов отпустил, дав ей 500 долларов (я ж не зверь), а стоили девочки по 130 баксов в час. Сам выехал из гостиницы вместе с приятелем, смотрю, за мной Мерседес увязался. Обогнал меня, перегородил дорогу. Я "пушку" приготовил, жду. Вышел из Мерса парень, говорит: поехали с нами, с тобой хочет поговорить Борис Сосланович. Какой? Савлохов. Ну, поехали. Прибыли в казино в центре Киева, там сидели Боря, его брат Тимур и с ними человек 12. А я приятеля и свою "плетку" (пистолет) оставил в машине, сказал, если через 10 минут не выйду, заходи в казино и шмаляй с двух рук всех подряд! Нет базара! Пацаны у меня были отчаянные и хлеб свой отрабатывали...

Но до стрельбы не дошло. Мы познакомились с Борей, я рассказал о себе, добавил, что он может узнать обо мне в Москве у воров Креста или Черномора... Короче, мы с Борей друг друга поняли. Он сказал, что отныне я девочками могу пользоваться сколько хочу и бесплатно. "Только никого не бей и не хами", - предупредил Борис. Также спросил меня, имею ли влияние на Батона. Я ответил, мол, знакомы, но не более. Оказалось, ребята Батонского приехали в Киев и "кинули" фирму Савлохова, торговавшую машинами, на 10 дорогих "тачек" (взяли по липовым документам, не заплатив). И теперь Боря собирался ехать в Харьков разбираться.

Об этом разговоре я Батону рассказал, когда вернулся в Харьков. Смотрю, а его ОМОН (видимо, "Беркут" или "Титан". – Авт.) охраняет! Оказалось, именно из-за этих Бориных машин, Батон боялся покушения. Я посоветовал ему дать 100000 долларов в "общак" и люди ситуацию разведут. Так оно и вышло. Впрочем, Борис, видно злобу затаил, потому что позже, когда я уже опять сел, савлоховцы на 20 машинах таки приехали в Харьков по этому поводу, пришли на рынок, который держал Батонский, но там их всех уложили мордой в асфальт (Батон привлек к этому милицию, что мне не понравилось). В общем, разборка не вышла. А я, до очередной посадки, еще бывал в Киеве, пользовался Бориными девочками, вот тогда Савлохов и позавидовал моему БМВ. Тогда же Боря меня познакомил и с Авдышевым. Но ни дел, ни инцидентов с ним у меня не было.

А потом я вновь сел. Поймали одного моего подельника, который подсел в Киеве на героин. Я не знал, что он наркоман. Его сломали и он сдал информацию о нашем оружии. Пистолеты ментов не слишком интересовали, тогда на рынке за 250 долларов свободно можно было купить ПМ или ТТ, их было навалом. А вот то, что у меня была СВД, их напрягло... Как раз незадолго до того из похожего оружия в Харькове завалили коммерсанта. Я, правда, вовремя узнал, что меня уже ищут, и свалил к друзьям в Донецк. За это время всю мою бригаду приняли. Потом я решил, что ситуация успокоилась и решил на сутки приехать в Харьков В 3 часа ночи меня и взял спецназ в частном доме. Брали очень жестко, вылетели сразу 4 окна вместе с дверью... Нашли, конечно, все оружие. Стали крутить мою бригаду, вышли на те "офицерские трупы" и решили (зная мою биографию), что я тоже замазан в убийствах. Потом, правда, разобрались... Я три года просидел под следствием, в итоге получил "восьмерку" по 69-й (бандитизм) и по 142, ч.3 (за то, что как-то стрелял в ногу одному лоху). И поехал я в Кировоград, в ИТК-6, где, как водится, подержали меня в подвале 3 месяца, а потом отправили во Львов, в ИТК-48. Там не дали даже войти в зону, отправили в крытую Львовскую тюрьму (вся моя "делюга" пришла из России, так что знали, с кем имеют дело). Оттуда - тут же в ИТК-30 на Львовщине. Там посидел, правда, месяца три. Порядки, конечно, совсем не российские, блатными себя называли те, кто на Севере годился только носки стирать - ни духовитости, ни характера... Или взять игру в карты: за десятку гривен, например, могли предложить шмат сала. Но это непорядок, я никогда не возьму выигранное едой или шмотками, потому что должен отстегнуть от выигрыша в общак. А туда деньги должны прийти кристально честные, нельзя положить в общак сало или трусы.

Вскоре меня нашел на зоне вор Вова Сухумский (мы сидели с ним в России, а в 2005-м его застрелили в Украине). Там можно было войти на мебельное производство под видом заказчика... Мы встретились в кабинете мастера, посидели, чуть выпили. И Сухумский предложил мне стать смотрящим за лагерем. Я отказался, сказал, что меня тут же администрация отправит отсюда. "Тогда возьми на себя 4-ю локалку, где сидят отрицалы", - предложил вор. Я взял, и это стало поводом меня все же отправить на "крытую". Получил я 3 года "крытки", отбывал в Сокале под Львовом. Первый год - в одиночке. Там у меня все было, кроме телевизора: и печка (залитая глиной, куда вставлена спираль, баночка из-под леденцов), и радио, и кастрюльки... Но потом и оттуда меня отправили на 56-ю зону, в Ромнах Сумской области (там есть крытая тюрьма). Вот там были просто ужасные условия. Холод, голод, свет пару часов в день, "прачки" нет... Уголь привезли - а кругом частный сектор, топливо растащили. Баня для зеков - раз в 3 месяца! Я стал возмущаться, меня, разумеется, тут же определили в карцер. А там - жуткий, нечеловеческий холод. Я "куму" говорю: здесь сидеть не буду (тем более, мне робу выдали, тонкую, как марлю, вообще не грела). Он: не таких ломали, будешь сидеть!

А я уже приметил, что пол в карцере дощатый. Когда все ушли, я оторвал доску, вытянул гвоздь 250 мм, приставил к левой стороне груди напротив сердца (в правую бить бесполезно, это на тюремщиков не подействует), намотал на кулак полотенце и как дал! Думаю: попаду в сердце, значит, судьба такая, но на колени они меня не поставят! Гвоздь и улетел туда... Потом мне врачи сказали: гвоздь лежал прямо на сердце! А по коридору ходит надзиратель, каждые полчаса заглядывает в кормушку. Глядь, а там такое! Он тут же дернул за "тревогу" (через весь коридор протянута веревка, если дернуть, звенит в дежурке и на посту). Что тут началось! Меня отвезли на "скорой" в горбольницу, гвоздь достали и через 4 часа привезли обратно в тюрьму, хотя и было пробито легкое (потом само зажило). Туда уже прибыл прокурор, спросил, зачем я это сделал, ведь мне осталось 2 месяца до освобождения. Я рассказал, и "кума" сняли с работы. Так что зек, если духовит, не так уж бесправен.

Срок досиживал я в одиночке, но с режимом на общих основаниях - с матрасом, одеялом, в своей теплой одежде и пр. Прогулка - 2 часа, а не час, из-за пробитого легкого. Отсюда я и освободился. Приехал в Харьков, а на другой день пришли ребята из УБОП, говорят: у тебя есть 24 часа, чтобы убраться из города. Иначе опять закроем... Ну, договорились на трое суток, а потом я приехал в Киев, где не было у меня ни кола, ни двора. Но братва помогла, как харьковская, так и киевская.

Но вскоре меня опять закрыли, уже киевские менты. Сделали липового "терпилу", якобы я хотел его кинуть на квартиру, кроме того, создал одесско-киевскую преступную группировку, об этом даже газеты писали. Все это брехня. Правда в том, что вот-вот должен был освободиться Боря Савлохов, и менты не хотели, чтобы в этот момент я был здесь и на свободе. Мол, мы станем с ним в упряжку и накалим криминогенную обстановку. Меня судили, дали 6 лет, но по апелляции приговор (бездоказательный) отменили, снова отправили дело на расследование. В это время Боря умер на зоне. Причин держать меня за решеткой больше не было. Так что на следующем суде меня освободили прямо в зале. В итоге я просидел в СИЗО 1 год и 7 месяцев Дело развалилось, ибо доказательств изначально и не было. С тех пор, уже пару лет, я на свободе. Даже непривычно...

Глава 15. ШИзо, БУРы, ЗУРы.

Среди многих радостных отказов, которые нёс нам с собой новый мир -

отказа от эксплоатации, отказа от колоний, отказа от обязательной воинской

повинности, отказа от тайной дипломатии, от тайных назначений и перемещений,

отказа от тайной полиции, отказа от "закона божьего" и еще многих других

феерических отказов, - не было, правда, отказа от тюрем (стен не рушили, а

вносили в них "новое классовое содержание"), но был безусловный отказ от

[карцеров] - этого безжалостного мучительства, которое могло родиться

только в извращенных злобой умах буржуазных тюремщиков. ИТК-1924

(исправительно-трудовой кодекс 1924 года) допускал, правда, изоляцию

особо-провинившихся заключённых в отдельную камеру, но предупреждал: эта

отдельная камера ничем не должна напоминать карцера - она должна быть

сухой, светлой и снабженной принадлежностями для спанья.

А сейчас не только тюремщикам, но и самим арестантам было бы дико, что

карцера почему-то нет, что карцер запрещен.

ИТК-1933, который "действовал" (бездействовал) до начала 60-х годов

оказался еще гуманнее: он запрещал даже изоляцию в отдельную камеру!

Но это не потому, что времена стали покладистей, а потому, что к этой

поре были опытным путём уже освоены другие градации внутрилагерных

наказаний, когда тошно не от одиночества, а от "коллектива", да еще

наказанные должны и [горбить]:

РУРы - Роты Усиленного Режима, замененные потом на

БУРы - Бараки Усиленного Режима, штрафные бригады, и

ЗУРы - Зоны Усиленного Режима, штрафные командировки.

А уж там позже, как-то незаметно, пристроились к ним и - не карцеры,

нет! а -ШИзо - Штрафные Изоляторы.

Да ведь если заключённого не пугать, если над ним уже нет никакой дальше

кары - как же заставить его подчиняться режиму?

А беглецов пойманных - куда ж тогда сажать?

За что даётся ШИзо? Да за что хочешь: не угодил начальнику, не так

поздоровался, не во время встал, не во время лег, опоздал на проверку, не по

той дорожке прошел, не так был одет, не там курил, лишние вещи держал в

бараке - вот тебе сутки, трое, пятеро. Не выполнил нормы, с бабой застали

Вот тебе пять, семь и десять. А для [отказчиков] есть и пятнадцать суток.

И хоть по закону (по какому?) больше пятнадцати никак нельзя (да ведь по ИТК

и этого нельзя!), а растягивается эта гармошка и до году. В 1932-м году в

Дмитлаге (это Авербах пишет, это - чёрным по белому!) за [мостырку] давали

[год] ШИзо! Если вспомнить еще, что мостырку и не лечили, то, значит,

раненного больного человека помещали гнить в карцер - на год!

Что требуется от ШИзо? Он должен быть: а) холодным; б) сырым; в) тёмным;

г) голодным. Для этого не топят (Липай: даже когда снаружи 30 градусов

мороза), не вставляют стекол на зиму, дают стенам отсыреть (или карцерный

подвал ставят в мокром грунте). Окошки ничтожные или никаких (чаще). Кормят

[сталинской пайкой] - 300 граммов в день, а "горячее", то есть пустую

баланду, дают лишь на третий, шестой и девятый дни твоего заключения туда.

Но на Воркуте-Вом давали хлеба только двести, а вместо [горячего] на третий

день - кусок [сырой] рыбы. Вот в этом промежутке надо и вообразить все

Наивное представление таково, что карцер должен быть обязательно вроде

камеры - с крышей, дверью и замком. Ничего подобного! На Куранах-Сала

карцер в мороз 50 градусов был разомшенный сруб. (Вольный врач Андреев: "Я

как ВРАЧ заявляю, что в таком карцере МОЖНО сидеть!") Перескочим весь

Архипелаг: на той же Воркуте-Вом в 1937 году карцер для отказчиков был -

сруб [без крыши], и еще была [простая яма]. В такой яме (спасаясь от дождя,

натягивали какую-нибудь тряпку), Арнольд Раппопорт жил как Диоген в бочке.

Кормили так: надзиратель выходил из вахтенной избушки с пайками хлеба и звал

тех, кто сидел в срубе: "Идите, получайте!" Но едва они высовывались из

сруба, как часовой с вышки прикладывал винтовку: "Стой, стрелять буду!"

Надзиратель удивлялся: "Что, и хлеба не хотите? Ну, уйду." - А в яму просто

швыряли сверху хлеб и рыбу в размокшую от дождей глину.

В Мариинском лагере (как и во многих других, разумеется) на стенах

карцера был снег - и в такой-то карцер не пускали в лагерной одежонке, а

РАЗДЕВАЛИ ДО БЕЛЬЯ. Через каждые полчаса надзиратель открывал кормушку и

советовал И. В. Шведу: "Эй, не выдержишь, погибнешь! Иди лучше на

лесоповал!" И верно, - решил Швед, - здесь скорей накроешься! Пошел в лес.

Всего за 12 с половиной лет в лагерях Швед отсидел 148 суток карцера. За что

только он не наказывался! За отказ идти дневальным в [Индию] (барак шпаны)

получил 6 месяцев штрафного лагеря. За отказ перейти с сытой

сельхоз-командировки на лесоповал - судим вторично как за экономическую

контрреволюцию, 58-14, и получил новые десять лет. Это блатной, не желая

идти на штрафной лагпункт, может ударить начальника конвоя, выбить наган из

рук - и его не отправят. У мирного политического выхода нет - ему-таки

загонят голову между ног! На Колыме в 1938 году для блатных и карцеры были

утепленные, не то, что для Пятьдесят Восьмой.

полгода, год, а часто - бессрочно, просто потому, что арестант считается

опасным. Один раз попавши в чёрный список, ты потом уже закатываешься в БУР

на всякий случай: на каждые первомайские и ноябрьские праздники, при каждом

побеге или чрезвычайном происшествии в лагере.

БУР - это может быть и самый обычный барак, отдельно огороженный колючей

проволокой, с выводом сидящих в нём на самую тяжелую и неприятную в этом

лагере работу. А может быть - каменная тюрьма в лагере, со всеми тюремными

порядками: избиениями в надзирательской вызванных поодиночке (чтоб следов не

оставалось, хорошо бить валенком, внутрь которого заложен кирпич); с

засовами, замками и глазками на каждой двери; с бетонным полом камер и еще с

отдельным карцером для сидящих в БУРе.

Именно таков был Экибастузский БУР (впрочем, и первого типа там был).

Посаженных содержали там в камерах без нар (спали на полу на бушлатах и

телогрейках). Намордник из листового железа закрывал маленькое подпотолочное

оконце целиком. В нем пробиты были дырочки гвоздём, но зимой заваливало

снегом и эти дырочки, и в камере становилось совсем темно. Днем не горела

электрическая лампочка, так что день был темнее ночи. Никакого проветривания

не бывало никогда. [Полгода] (в 1950 году) не было и ни одной прогулки. Так

что тянул наш БУР на свирепую тюрьму, неизвестно, что" тут оставалось от

лагеря. Вся оправка - в камере, без вывода в уборную. Вынос большой параши

был счастьем дневальных по камере: глотнуть воздуха. А уж баня - общий

праздник. В камере было набито тесно, только что лежать, а уж размяться

негде. И так - полгода. Баланда - вода, хлеба - шестьсот, табака - ни

крупинки. Если кому-нибудь приходила из дому посылка, а он сидел в БУРе, то

скоропортящееся "списывали" актом (брал себе надзор или по дешевке продавали

придуркам), остальное сдавалось в каптерку на многомесячное хранение. (Когда

такую [режимку] выводили потом на работу, они уже для того [шевелились],

чтобы не быть снова запертыми.)

В этой духоте и неподвижности арестанты изводились, и приблатнённые -

нервные, напористые - чаще других. (Попавшие в Экибастуз блатари тоже

считались за Пятьдесят Восьмую, и им не было поблажек.) Самое популярное

среди арестантов БУРа было - глотать алюминиевые столовые ложки, когда их

давали к обеду. Каждого проглотившего брали на рентген и убедившись, что не

врет, что действительно ложка в нём - клали в больницу и вскрывали желудок.

Лешка Карноухий глотал трижды, у него и от желудка ничего не осталось.

Колька Салопаев [закосил на чокнутого]: повесился ночью, но ребята по

уговору "увидели", сорвали петлю - и взят он был в больничку. Еще кто-то:

заразил нитку во рту (протянул между зубов), вдел в иголку и пропустил под

кожу ноги. Заражение! больница! - там уж гангрена, не гангрена, лишь бы

вырваться.

Но удобство получить от штрафников еще и работу заставляло хозяев

выделять их в отдельные штрафные зоны (ЗУРы). В ЗУРе прежде всего - худшее

питание, месяцами может не быть второго, уменьшенная пайка. Даже в бане

зимой - выбитое окно, парикмахерши в ватных брюках и телогрейках стригут

голых заключённых. Может не быть столовой, но и в бараках баланду не

раздают, а получив её около кухни надо нести по морозу в барак и там есть

холодную. Мрут массами, стационар забит умирающими.

Одно только перечисление штрафных зон когда-нибудь составило бы

историческое исследование, тем более, что не легко его будет установить, всё

сотрётся.

Для штрафных зон назначали работы такие. Дальний сенокос за 35 километров

от зоны, где живут в протекающих сенных шалашах и косят по болотам, ногами

всегда в воде. (При добродушных стрелках собирают ягоды, бдительные стреляют

и убивают, но ягоды всё равно собирают: есть-то хочется!) Заготовка силосной

массы по тем же болотистым местам, в тучах мошкары, без всяких защитных

средств. (Лицо и шея изъедены, покрыты струпьями, веки глаз распухли,

человек почти слепнет). - Заготовка торфа в пойме реки Вычегды: зимою,

долбя тяжелым молотом, вскрыть слои промерзшего ила, снять их, из-под них

брать талый торф, потом на санках на себе тащить километр в гору (лошадей

лагерь берёг). - Просто земляные работы ("земляной ОЛП" под Воркутой). Ну и

излюбленная штрафная работа - известковый карьер и обжиг извести. И

каменные карьеры. Перечислить всего нельзя. Всё, что есть из тяжелых работ

еще потяжелей, из невыносимых - еще невыносимей, вот это и есть штрафная

работа. В каждом лагере своя.

А посылать в штрафные зоны излюблено было: верующих, упрямых и блатных

(да, блатных, здесь срывалась великая воспитательная система на

невыдержанности местных воспитателей). Целыми бараками содержали там

"монашек", отказывающихся работать на дьявола. (На штрафной "подконвойке"

совхоза Печорского их держали в карцере по колено в воде. Осенью 1941-го

дали 58-14 и всех расстреляли.) Послали священника отца Виктора

Шиповальникова "за религиозную агитацию" (под Пасху для пяти санитарок

отслужил "всенощную"). Посылали дерзких инженеров и других обнаглевших

интеллигентов. Посылали пойманных беглецов. И, сокрушаясь сердцем, посылали

[социально-близких], которые никак не хотели слиться с пролетарской

идеологией. (За сложную умственную работу классификации не упрекнём

начальство в невольной иногда путанице: вот с Карабаса выслали две телеги -

религиозных женщин на детгородок ухаживать за лагерными детьми, а блатнячек

и сифилитичек - на штрафной участок Долинки - Конспай. Но перепутали, кому

на какую телегу класть вещи, и поехали блатные сифилитички ухаживать за

детьми, а "монашки" на штрафной. Уж потом спохватились, да так и оставили.)

И часто посылали на штрафные за отказ стать стукачом. Большинство их

умерло там, на штрафных, и уж они о себе не расскажут. Тем менее расскажут о

них убийцы-оперативники. Так послали и почвоведа Григорьева, а он выжил. Так

послан был и редактор эстонского сельскохозяйственного журнала Эльмар Нугис.

Бывали тут и истории дамские. О них нельзя судить достаточно обстоятельно

и строго, потому что всегда остаётся какой-то неизвестный нам интимный

элемент. Однако, вот история Ирины Нагель в её изложении. В совхозе Ухта она

работала машинисткой адмчасти, то есть очень благоустроенным придурком.

Представительная, плотная, большие косы свои она заплетала вокруг головы и,

отчасти для удобства, ходила в шароварах и курточке вроде лыжной. Кто знает

лагерь, понимает, что это была за приманка. Оперативник младший лейтенант

Сидоренко выразил желание узнать её тесней. Нагель ответила ему: "Да пусть

меня лучше последний урка поцелует! Как вам не стыдно, у вас ребенок плачет

за стеной!" Отброшенный её толчком, опер вдруг изменил выражение и сказал:

"Да неужели вы думаете - вы мне нравитесь? Я просто хотел вас [проверить].

Так вот, вы будете с нами [сотрудничать]." Она отказалась и была послана на

штрафной лагпункт.

Вот впечатления Нагель от первого вечера: в женском бараке - блатнячки и

"монашки". *(1) Пятеро девушек ходят, обернутые в простыни: играя в карты

накануне, блатняки проиграли с них всё, велели снять и отдать. Вдруг входит

с гитарой банда блатных - в кальсонах и в фетровых шляпах. Они поют свою

воровскую как бы серенаду. Вдруг вбегают другие блатные, рассерженные. Они

хватают одну свою девку, бросают её на пол, бьют скамейкой и топчут. Она

кричит, потом уже и кричать не может. Все сидят, не только не вмешиваясь, но

будто даже и не замечают. Позже приходит фельдшер: "Кто тебя бил?" "С нар

упала" - отвечает избитая. - В этот же вечер проиграли в карты и саму

Нагель, но выручил её сука Васька Кривой: он донёс начальнику, и тот забрал

Нагель ночевать на вахту.

Штрафные командировки (как Парма Ныроблага, в самой глуши тайги)

считались часто и для стрелков и для надзора тоже штрафными, туда тоже слали

провинившихся, а еще чаще заменяли их самоохранниками.

Если нет закона и правды в лагерях, то уж на штрафных и тем более не ищи.

Блатные куролесят там как хотят, открыто ходят с ножами (Воркутинский

"Земляной" ОЛП, 1946 год), надзиратели прячутся от них за зоной, и это еще

когда Пятьдесят Восьмая составляет большинство.

На штрафлаге Джантуй близ Печоры блатные из озорства сожгли два барака,

отменили варку пищи, разогнали поваров, прирезали двух офицеров. Остальные

офицеры даже под угрозой снятия погонов отказались идти в зону.

В таких случаях начальство спасается рознью: комендантом Джантуя

назначили [суку], срочно привезённого со своими помощниками еще откуда-то.

Они в первый же вечер закололи трёх воров, и стало немного успокаиваться.

Вор вором губится, давно предвидела пословица. Согласно Передовому Учению

расплодив этих социально-близких выше всякой меры, так что уже задыхались

сами, отцы Архипелага не нашли другого выхода, как разделить их и стравить

на поножовщину. (Война блатных и сук, сотрясшая Архипелаг в послевоенные

Конечно, при всей видимой вольнице, блатным на штрафном тоже несладко,

выгоднее жить среди тех, кого можно сосать. Иногда блатные даже пальцы себе

рубили, чтоб только не идти на штрафной, например на знаменитый воркутинский

Известковый Завод. (Некоторым рецидивистам в послевоенные годы уже в

приговоре суда писалось: "с содержанием на воркутинском известковом заводе".

Болты заворачивались сверху.)

Там все ходили с ножами. Суки и блатные каждый день резали друг друга.

Повар (сука) наливал по произволу: кому густо, кому жидко, кому просто

черпаком по лбу. Нарядчик ходил с арматурным прутом и одним его свистящим

взмахом убивал на месте. Суки держали при себе мальчиков для педерастии.

Было три барака: барак сук, барак воров, барак фраеров, человек по сто в

каждом. Фраера - работали: внизу, близ лагеря добывалась известь, потом её

носилками поднимали на скалу, там ссыпали в конусы, оставляя внутри

дымоходы; обжигали; в дыму, саже и известковой пыли раскладывали горящую

В Джидинских лагерях известен штрафной участок Баянгол.

На штрафной ОЛП КрасЛага Ревучий еще до всяких штрафных прислали "рабочее

ядро" - ни в чём не провинившихся крепких работяг сотни полторы

(штрафной-то штрафной, а план с начальства требуют! и вот простые работяги

- [тяжеляков]. Этих тяжеляков урки уже побаивались, потому что имели они по

25 лет и в послевоенной обстановке убив блатного, не утяжеляли своего срока,

это уж не считалось (как на Каналах) вылазкой классового врага.

Рабочий день на Ревучем был как будто и 11 часов, но на самом деле с

ходьбой до леса (5-6 километров) и назад получалось 15 часов. Подъём был в

4.30 утра, в зону возвращались в восьмом часу вечера. Быстро [доходили] и,

значит, появлялись отказчики. После общего развода выстраивали в клубе

отказчиков, нарядчик шел и отбирал, кого в [дово"д]. Таких отказчиков в

веревочных лаптях ("обут по сезону", 60 градусов мороза), в худых бушлатах

выталкивали за зону - а там на них напускали пяток овчарок: "Взять!" Псы

рвали, когтили и валяли отказчиков. Тогда псов отзывали, подъезжал китаец на

бычке, запряженном в ассенизационный возок, отказчиков грузили туда,

отвозили и выворачивали тележный ящик с насыпи в лощину. А там, внизу, был

бригадир Леша Слобода, который палкой бил этих отказчиков, пока они не

подымутся и не начнут на него работать. Их выработку он записывал своей

бригаде, а им полагалось по 300 граммов - карцерный паёк. (Кто эту всю

ступенчатую систему придумал - это ж просто маленький Сталин!)

Галина Иосифовна Серебрякова! Отчего вы ОБ ЭТОМ не напишете? Отчего ваши

герои, сидя в лагере, ничего не делают, нигде не работают, а только

разговаривают о Ленине и Сталине?

Простому работяге из Пятьдесят Восьмой выжить на таком штрафном лагпункте

почти невозможно.

На штрафной подкомандировке СевЖелДорЛага (начальник - полковник

Ключкин) в 1946--47 годах было людоедство: резали людей на мясо, варили и

Это было как раз сразу после всемирно-исторической победы нашего народа.

Ау, полковник Ключкин! Где ты выстроил себе пенсионный особняк?

1. Кто еще в мировой истории уравнивал их?.. Кем надо быть, чтоб их

В каждой колонии есть шизо,бур,сус.

Кроме колонии поселения там только шизо.

Что означают эти аббревиатуры:

ШИЗО -штрафной изолятор.(карцер)(кича)

ПКТ ,(бур) -помещение камерного типа. (старое название бур- барак усиленного режима)

СУС -строгие условия содержания.

ЕПКТ -единое помещение камерного типа.

За что даётся ШИзо? Да за что хочешь: не угодил начальнику, не так поздоровался, не во время встал, не во время лег, опоздал на проверку, не по той дорожке прошел, не так был одет, не там курил, лишние вещи держал в бараке - вот тебе сутки, трое, пятеро. Не выполнил нормы, с бабой застали - вот тебе пять, семь и десять. А для (отказчиков отрицал) есть и пятнадцать суток. В штрафной изолятор сажают за нарушение до 15 суток но также продлевают за нарушение 15 суток закончилось снова расписываешься за 15 суток.Я знаю таким образом по 120 суток люди сидели.На сколько мне известно сейчас больше 45 суток не держат.Сутки выписывает нач.колонии или зам. Арестанты это называют "крестины"

Должны признать злостным нарушителем и перевести в ПКТ.(или выпустить)хотя администрация находит лазейки выпустят на сутки потом снова закроют.

Только администрация не очень спешит перевести с изолятора в ПКТ.В изоляторе нельзя курить нельзя чай.В 6 подъём матрас сдаёшь нары пристёгивают к стенке в камере до 4 человек.

В ПКТ держат от 3 месяцев до 6 месяцев могут и на неделю по закону сейчас кто с таких мест освобождается то дают надзор.В ПКТ как в изоляторе в 6 подъём матрасы сдают нары пристёгивают к стенке в камере до 6 человек можно курить,посылка раз в полгода можно всё кроме чая. Вместо чая кофейный напиток какао.Прогулка один час.В ПКТ полегче сидеть чем в изоляторе поэтому администрация и не торопится из изолятора переводить.Конечно комиссия приезжает в лагерь или прокурор тогда быстро переведут.

Когда срок в ПКТ заканчивается то в редких случаях когда выпустят в лагерь обычно переводят в СУС.СУС строгие условия содержания.Это барак как в зоне только закрытый определённое время на прогулку В бараке могут находится до 120 человек может больше может меньше.Ограничения: посылок меньше,свиданок. В посылке можно всё что и в лагере.В СУС садить или нет решает комиссия В СУС сажают на 9 месяцев обычно держат год.Надо просидеть без нарушений.Если есть нарушение то с этого момента можешь отсчитывать снова год.Как нарушение так снова год можешь весь срок просидеть.В СУСе так то оттуда редко выходят.Уже из СУСа освобождаются.Если и в СУСе несколько нарушений заработаешь.Тебя посадят в изолятор потом В ПКТ.Если в лагере раза 2 попадал в ПКТ то будет суд.И тебя увезут из лагеря.В ЕПКТ -единое помещение камерного типа (крытая крытка)по разному называют.В ЕПКТ свозят со всей управы (область)самых злостных нарушителей(Воров, отрицал)Это по сути тюрьма Не в каждой области есть ЕПКТ могут увезти куда захотят.Но срок это тебе не прибавляет сколько дали судом столько и отсидишь Если тебе остался год до звонка то три года ЕПКТ не дадут.Сколько осталось сидеть до звонка столько и получишь 3 месяца,год.Больше своего срока не отсидишь,но с надзором освободишься.Раньше был ещё всеросийский спец- бур.На белом лебеде Туда в основном везли Воров в законе.

ШИЗО:

ПКТ:

БУР:

Закрылась дверь,и зэк ругнулся и мир верх дном перевернулся здесь света нет и пол бетонной, и холод как в Аду, бездонный ЩИЗО-безжалостный каратель, здесь шаг туда и шаг обратно с одёжки-только драный лепень и деревянные штиблеты штанишки уж полуживые, а из живых-лишь крысы злые сегодня зеков опрокинут, а завтра-малость каши кинут кто здесь бывал, тот точно знает, тот выживает-кто не рыдает металл ржавеет и гниет, а дух и здесь не пропадет но стоит только лишь споткнуться, упасть-и можешь не проснуться крепись, крепись сильней браток...ты должен выжить этот срок.

История Шизо Бур Зур:

Среди многих радостных отказов, которые нёс нам с собой новый мир - правда небыло отказа от тюрем (стен не рушили, а вносили в них "новое классовое содержание"), но был безусловный отказ от [карцеров] - этого безжалостного мучительства, которое могло родиться только в извращенных злобой умах буржуазных тюремщиков. ИТК-1924 (исправительно-трудовой кодекс 1924 года) допускал, правда, изоляцию особо-провинившихся заключённых в отдельную камеру, но предупреждал: эта отдельная камера ничем не должна напоминать карцера - она должна быть сухой, светлой и снабженной принадлежностями для спанья. А сейчас не только тюремщикам, но и самим арестантам было бы дико, что карцера почему-то нет, что карцер запрещен. ИТК-1933, который "действовал" (бездействовал) до начала 60-х годов оказался еще гуманнее: он запрещал даже изоляцию в отдельную камеру! Но это не потому, что времена стали покладистей, а потому, что к этой поре были опытным путём уже освоены другие градации внутрилагерных наказаний, когда тошно не от одиночества, а от "коллектива", да еще наказанные должны и [горбить]: РУРы - Роты Усиленного Режима, замененные потом на БУРы - Бараки Усиленного Режима, штрафные бригады, и ЗУРы - Зоны Усиленного Режима, штрафные командировки. А уж там позже, как-то незаметно, пристроились к ним и - не карцеры, нет! а -ШИзо - Штрафные Изоляторы. Да ведь если заключённого не пугать, если над ним уже нет никакой дальше кары - как же заставить его подчиняться режиму? А беглецов пойманных - куда тогда сажать? За что даётся ШИзо? Да за что хочешь: не угодил начальнику, не так поздоровался, не во время встал, не во время лег, опоздал на проверку, не по той дорожке прошел, не так был одет, не там курил, лишние вещи держал в бараке - вот тебе сутки, трое, пятеро. Не выполнил нормы, с бабой застали - вот тебе пять, семь и десять. А для (отказчиков отрицал) есть и пятнадцать суток. И хоть по закону (по какому?) больше пятнадцати никак нельзя (да ведь по ИТК и этого нельзя!), а растягивается эта гармошка и до году. В 1932-м году в Дмитлаге за мостырку (мостырка когда косили на болезнь) давали год ШИзо! Если вспомнить еще, что мостырку и не лечили, то, значит, раненного больного человека помещали гнить в карцер - на год! Что требуется от ШИзо?

Он должен быть:

А) холодным;

Б) сырым;

В) тёмным;

Г) голодным.

Для этого не топят Липай: даже когда снаружи 30 градусов мороза, не вставляют стекол на зиму, дают стенам отсыреть (или карцерный подвал ставят в мокром грунте). Окошки ничтожные или никаких (чаще). Кормят (сталинской пайкой) - 300 граммов в день, а "горячее", то есть пустую баланду, дают лишь на третий, шестой и девятый дни твоего заключения туда. Но на Воркуте- давали хлеба только двести, а вместо горячего на третий день - кусок сырой рыбы. Вот в этом промежутке надо и вообразить все карцеры. Наивное представление таково, что карцер должен быть обязательно вроде камеры - с крышей, дверью и замком. Ничего подобного! На Куранах-Сала карцер в мороз 50 градусов был разомшенный сруб. (Вольный врач Андреев: "Я как ВРАЧ заявляю, что в таком карцере МОЖНО сидеть!") Перескочим весь Архипелаг: на той же Воркуте- в 1937 году карцер для отказчиков отрицал был - сруб без крыши, и еще была простая яма. В такой яме (спасаясь от дождя, натягивали какую-нибудь тряпку), Арнольд Раппопорт жил как Диоген в бочке. Кормили так: надзиратель выходил из вахтенной избушки с пайками хлеба и звал тех, кто сидел в срубе: "Идите, получайте!" Но едва они высовывались из сруба, как часовой с вышки прикладывал винтовку: "Стой, стрелять буду!" Надзиратель удивлялся: "Что, и хлеба не хотите? Ну, уйду." - А в яму просто швыряли сверху хлеб и рыбу в размокшую от дождей глину. В Мариинском лагере (как и во многих других, разумеется) на стенах карцера был снег - и в такой-то карцер не пускали в лагерной одежонке, а РАЗДЕВАЛИ ДО БЕЛЬЯ. Через каждые полчаса надзиратель открывал кормушку и советовал И. В. Шведу: "Эй, не выдержишь, погибнешь! Иди лучше на лесоповал!" И верно, - решил Швед, - здесь скорей накроешься! Пошел в лес. Всего за 12 с половиной лет в лагерях Швед отсидел 148 суток карцера. За что только он не наказывался! За отказ идти дневальным в Индию получил 6 месяцев штрафного лагеря. За отказ перейти с сытой сельхоз-командировки на лесоповал - судим вторично как за экономическую контрреволюцию, 58-14, и получил новые десять лет. Это блатной, не желая идти на штрафной лагпункт, может ударить начальника конвоя, выбить наган из рук - и его не отправят. У мирного политического выхода нет - ему-таки загонят голову между ног! На Колыме в 1938 году для блатных и карцеры были утепленные, не то, что для Пятьдесят Восьмой. БУР - это содержание подольше. Туда заключают на месяц, три месяца, полгода, год, а часто - бессрочно, просто потому, что арестант считается опасным. Один раз попавши в чёрный список, ты потом уже закатываешься в БУР на всякий случай: на каждые первомайские и ноябрьские праздники, при каждом побеге или чрезвычайном происшествии в лагере. БУР - это может быть и самый обычный барак, отдельно огороженный колючей проволокой, с выводом сидящих в нём на самую тяжелую и неприятную в этом лагере работу. А может быть - каменная тюрьма в лагере, со всеми тюремными порядками: избиениями в надзирательской вызванных поодиночке (чтоб следов не оставалось, хорошо бить валенком, внутрь которого заложен кирпич); с засовами, замками и глазками на каждой двери; с бетонным полом камер и еще с отдельным карцером для сидящих в БУРе. Именно таков был Экибастузский БУР (впрочем, и первого типа там был). Посаженных содержали там в камерах без нар (спали на полу на бушлатах и телогрейках). Намордник из листового железа закрывал маленькое подпотолочное оконце целиком. В нем пробиты были дырочки гвоздём, но зимой заваливало снегом и эти дырочки, и в камере становилось совсем темно. Днем не горела электрическая лампочка, так что день был темнее ночи. Никакого проветривания не бывало никогда. Полгода в 1950 году не было и ни одной прогулки. Так что тянул наш БУР на свирепую тюрьму, неизвестно, что тут оставалось от лагеря. Вся оправка - в камере, без вывода в уборную. Вынос большой параши был счастьем дневальных по камере: глотнуть воздуха. А уж баня - общий праздник. В камере было набито тесно, только что лежать, а уж размяться негде. И так - полгода. Баланда - вода, хлеба - шестьсот, табака - ни крупинки. Если кому-нибудь приходила из дому посылка, а он сидел в БУРе, то скоропортящееся "списывали" актом брал себе надзор, остальное сдавалось в каптерку на многомесячное хранение. Когда такую режимку выводили потом на работу, они уже для того шевелились, чтобы не быть снова запертыми. В этой духоте и неподвижности арестанты изводились, и приблатнённые - нервные, напористые - чаще других. Попавшие в Экибастуз блатари тоже считались за Пятьдесят Восьмую, и им не было поблажек. Самое популярное среди арестантов БУРа было - глотать алюминиевые столовые ложки, когда их давали к обеду. Каждого проглотившего брали на рентген и убедившись, что не врет, что действительно ложка в нём - клали в больницу и вскрывали желудок. Лешка Карноухий глотал трижды, у него и от желудка ничего не осталось. Колька Салопаев закосил на чокнутого: повесился ночью, но ребята по уговору "увидели", сорвали петлю - и взят он был в больничку. Еще кто-то: заразил нитку во рту протянул между зубов, вдел в иголку и пропустил под кожу ноги. Заражение! больница! - там уж гангрена, не гангрена, лишь бы вырваться. Но удобство получить от штрафников еще и работу заставляло хозяев выделять их в отдельные штрафные зоны ЗУРы. В ЗУРе прежде всего - худшее питание, месяцами может не быть второго, уменьшенная пайка. Даже в бане зимой - выбитое окно, парикмахерши в ватных брюках и телогрейках стригут голых заключённых. Может не быть столовой, но и в бараках баланду не раздают, а получив её около кухни надо нести по морозу в барак и там есть холодную. Мрут массами, стационар забит умирающими. Одно только перечисление штрафных зон когда-нибудь составило бы историческое исследование, тем более, что не легко его будет установить, всё сотрётся. Для штрафных зон назначали работы такие. Дальний сенокос за 35 километров от зоны, где живут в протекающих сенных шалашах и косят по болотам, ногами всегда в воде. При добродушных стрелках собирают ягоды, бдительные стреляют и убивают, но ягоды всё равно собирают: есть-то хочется! Заготовка силосной массы по тем же болотистым местам, в тучах мошкары, без всяких защитных средств. Лицо и шея изъедены, покрыты струпьями, веки глаз распухли, человек почти слепнет. - Заготовка торфа в пойме реки Вычегды: зимою, долбя тяжелым молотом, вскрыть слои промерзшего ила, снять их, из-под них брать талый торф, потом на санках на себе тащить километр в гору лошадей лагерь берёг. - Просто земляные работы "земляной ОЛП" под Воркутой. Ну и излюбленная штрафная работа - известковый карьер и обжиг извести. И каменные карьеры. Перечислить всего нельзя. Всё, что есть из тяжелых работ еще потяжелей, из невыносимых - еще невыносимей, вот это и есть штрафная работа. В каждом лагере своя. А посылать в штрафные зоны излюблено было: верующих, упрямых и блатных да, блатных, здесь срывалась великая воспитательная система на невыдержанности местных воспитателей. Целыми бараками содержали там "монашек", отказывающихся работать на дьявола. На штрафной "подконвойке" совхоза Печорского их держали в карцере по колено в воде. Осенью 1941-го дали 58-14 и всех расстреляли. Послали священника отца Виктора Шиповальникова "за религиозную агитацию" под Пасху для пяти санитарок отслужил "всенощную". Посылали дерзких инженеров и других обнаглевших интеллигентов. Посылали пойманных беглецов. И, сокрушаясь сердцем, посылали социально-близких, которые никак не хотели слиться с пролетарской идеологией. За сложную умственную работу классификации не упрекнём начальство в невольной иногда путанице: вот с Карабаса выслали две телеги - религиозных женщин на детгородок ухаживать за лагерными детьми, а блатнячек и сифилитичек - на штрафной участок Долинки - Конспай. Но перепутали, кому на какую телегу класть вещи, и поехали блатные сифилитички ухаживать за детьми, а "монашки" на штрафной. Уж потом спохватились, да так и оставили. И часто посылали на штрафные за отказ стать стукачом. Большинство их умерло там, на штрафных, и уж они о себе не расскажут. Тем менее расскажут о них убийцы-оперативники. Так послали и почвоведа Григорьева, а он выжил. Так послан был и редактор эстонского сельскохозяйственного журнала Эльмар Нугис. Бывали тут и истории дамские. О них нельзя судить достаточно обстоятельно и строго, потому что всегда остаётся какой-то неизвестный нам интимный элемент. Однако, вот история Ирины Нагель в её изложении. В совхозе Ухта она работала машинисткой адмчасти, то есть очень благоустроенным придурком. Представительная, плотная, большие косы свои она заплетала вокруг головы и, отчасти для удобства, ходила в шароварах и курточке вроде лыжной. Кто знает лагерь, понимает, что это была за приманка. Оперативник младший лейтенант Сидоренко выразил желание узнать её тесней. Нагель ответила ему: "Да пусть меня лучше последний урка поцелует! Как вам не стыдно, у вас ребенок плачет за стеной!" Отброшенный её толчком, опер вдруг изменил выражение и сказал: "Да неужели вы думаете - вы мне нравитесь? Я просто хотел вас проверить. Так вот, вы будете с нами сотрудничать." Она отказалась и была послана на штрафной лагпункт. Вот впечатления Нагель от первого вечера: в женском бараке - блатнячки и "монашки". *(1) Пятеро девушек ходят, обернутые в простыни: играя в карты накануне, блатняки проиграли с них всё, велели снять и отдать. Вдруг входит с гитарой банда блатных - в кальсонах и в фетровых шляпах. Они поют свою воровскую как бы серенаду. Вдруг вбегают другие блатные, рассерженные. Они хватают одну свою девку, бросают её на пол, бьют скамейкой и топчут. Она кричит, потом уже и кричать не может. Все сидят, не только не вмешиваясь, но будто даже и не замечают. Позже приходит фельдшер: "Кто тебя бил?" "С нар упала" - отвечает избитая. - В этот же вечер проиграли в карты и саму Нагель, но выручил её сука Васька Кривой: он донёс начальнику, и тот забрал Нагель ночевать на вахту. Штрафные командировки как Парма Ныроблага, в самой глуши тайги считались часто и для стрелков и для надзора тоже штрафными, туда тоже слали провинившихся, а еще чаще заменяли их самоохранниками. Если нет закона и правды в лагерях, то уж на штрафных и тем более не ищи. Блатные куролесят там как хотят, открыто ходят с ножами Воркутинский "Земляной" ОЛП, 1946 год, надзиратели прячутся от них за зоной, и это еще когда Пятьдесят Восьмая составляет большинство. На штрафлаге Джантуй близ Печоры блатные из озорства сожгли два барака, отменили варку пищи, разогнали поваров, прирезали двух офицеров. Остальные офицеры даже под угрозой снятия погонов отказались идти в зону. В таких случаях начальство спасается рознью: комендантом Джантуя назначили суку, срочно привезённого со своими помощниками еще откуда-то. Они в первый же вечер закололи трёх воров, и стало немного успокаиваться. Вор вором губится, давно предвидела пословица. Согласно Передовому Учению расплодив этих социально-близких выше всякой меры, так что уже задыхались сами, отцы Архипелага не нашли другого выхода, как разделить их и стравить на поножовщину. Война блатных и сук, сотрясшая Архипелаг в послевоенные годы. Конечно, при всей видимой вольнице, блатным на штрафном тоже несладко, этим разгулом они и пытаются как-то вырваться, им выгоднее жить среди тех,с кого можно брать. Иногда блатные даже пальцы себе рубили, чтоб только не идти на штрафной, например на знаменитый воркутинский Известковый Завод. Некоторым рецидивистам в послевоенные годы уже в приговоре суда писалось: "с содержанием на воркутинском известковом заводе". Болты заворачивались сверху. Там все ходили с ножами. Суки и блатные каждый день резали друг друга. Повар (сука) наливал по произволу: кому густо, кому жидко, кому просто черпаком по лбу. Нарядчик ходил с арматурным прутом и одним его свистящим взмахом убивал на месте. Суки держали при себе мальчиков для педерастии. Было три барака: барак сук, барак воров, барак фраеров, человек по сто в каждом. Фраера - работали: внизу, близ лагеря добывалась известь, потом её носилками поднимали на скалу, там ссыпали в конусы, оставляя внутри дымоходы; обжигали; в дыму, саже и известковой пыли раскладывали горящую известь. В Джидинских лагерях известен штрафной участок Баянгол. На штрафной ОЛП КрасЛага Ревучий еще до всяких штрафных прислали "рабочее ядро" - ни в чём не провинившихся крепких работяг сотни полторы штрафной-то штрафной, а план с начальства требуют! и вот простые работяги осуждены на штрафной!. Дальше присылали блатных и большесрочников по 58-й - (тяжеловесов). Этих тяжеловесов урки уже побаивались, потому что имели они по 25 лет и в послевоенной обстановке убив блатного, не утяжеляли своего срока, это уж не считалось (как на Каналах) вылазкой классового врага. Рабочий день на Ревучем был как будто и 11 часов, но на самом деле с ходьбой до леса (5-6 километров) и назад получалось 15 часов. Подъём был в 4.30 утра, в зону возвращались в восьмом часу вечера. Быстро доходили значит, появлялись отказчики. После общего развода выстраивали в клубе отказчиков отрицал, нарядчик шел и отбирал, кого в (довод). Таких отказчиков в веревочных лаптях ("обут по сезону", 60 градусов мороза), в худых бушлатах выталкивали за зону - а там на них напускали пяток овчарок: "Взять!" Псы рвали, когтили и валяли отказчиков. Тогда псов отзывали, подъезжал китаец на бычке, запряженном в ассенизационный возок, отказчиков грузили туда, отвозили и выворачивали тележный ящик с насыпи в лощину. А там, внизу, был бригадир Леша Слобода, который палкой бил этих отказчиков, пока они не подымутся и не начнут на него работать. Их выработку он записывал своей бригаде, а им полагалось по 300 граммов - карцерный паёк. (Кто эту всю ступенчатую систему придумал - это просто маленький Сталин!) Галина Иосифовна Серебрякова! Отчего вы ОБ ЭТОМ не напишете? Отчего ваши герои, сидя в лагере, ничего не делают, нигде не работают, а только разговаривают о Ленине и Сталине? Простому работяге из Пятьдесят Восьмой выжить на таком штрафном лагпункте почти невозможно. На штрафной подкомандировке СевЖелДорЛага (начальник - полковник Ключкин) в 1946--47 годах было людоедство: резали людей на мясо, варили и ели. Это было как раз сразу после всемирно-исторической победы нашего народа. Ау, полковник Ключкин! Где ты выстроил себе пенсионный особняк?