Русская народная сказка «Добрыня Никитич. Былины о Добрыне Никитиче: Добрыня и Змей

Страница 1 из 2

Былины о Добрыне Никитиче: Добрыня и Змей

Добрынюшке–то матушка говаривала,
Да и Никитичу–то матушка наказывала:
– Ты не езди–ка далече во чисто поле,
На тую гору да сорочинскую,

Ты не выручай–ка полонов да русскиих,
Не купайся, Добрыня во Пучай–реке,
Та Пучай–река очень свирепая,

А Добрыня своей матушки не слушался.
Как он едет далече во чисто поле,
А на тую на гору сорочинскую,
Потоптал он младыих змеенышей,
А й повыручил он полонов да русскиих.
Богатырско его сердце распотелося,
Распотелось сердце, нажаделося –
Он приправил своего добра коня,
Он добра коня да ко Пучай–реке,
Он слезал, Добрыня, со добра коня,
Да снимал Добрыня платье цветное,
Да забрел за струечку за первую,
Да он забрел за струечку за среднюю
И сам говорил да таковы слова:
– Мне, Добрынюшке матушка говаривала,
Мне, Никитичу, маменька и наказывала:
Что не езди–ка далече во чисто поле,
На тую гору па сорочинскую,
Не топчи–ка младыих змеенышей,
А не выручай полонов да русскиих,
И не купайся, Добрыня, во Пучай–реке,
Но Пучай–река очень свирепая,
А середняя–то струйка как огонь сечет!
А Пучай–река – она кротка–смирна,
Она будто лужа–то дождевая!
Не успел Добрыня словца смолвити –
Ветра нет, да тучу нанесло,
Тучи нет, да будто дождь дождит,
А й дождя–то нет, да только гром гремит,
Гром гремит да свищет молния –
А как летит Змеище Горынище
О тыех двенадцати о хоботах.
А Добрыня той Змеи не приужахнется.
Говорит Змея ему проклятая:
– Ты теперича, Добрыня, во моих руках!
Захочу – тебя, Добрыня, теперь потоплю,
Захочу – тебя, Добрыня, теперь съем–сожру,
Захочу – тебя, Добрыня, в хобота возьму,
В хобота возьму, Добрыня, во нору снесу!
Припадает Змея как ко быстрой реке,
А Добрынюшка–то плавать он горазд ведь был:
Он нырнет на бережок на тамошний,
Он нырнет на бережок на здешниий.
А нет у Добрынюшки добра коня,
Да нет у Добрыни платьев цветныих –
Только–то лежит один пухов колпак,
Да насыпан тот колпак да земли греческой,
По весу тот колпак да в целых три пуда.
Как ухватил он колпак да земли греческой*,
Он шибнет во Змею да во проклятую –
Он отшиб Змеи двенадцать да всех хоботов.
Тут упала–то Змея да во ковыль–траву,
Добрынюшка на ножку он был поверток,
Он скочил на змеиные да груди белые.
На кресте–то у Добрыни был булатный нож –
Он ведь хочет распластать ей груди белые.
А Змея Добрыне ему взмолилася:
– Ах ты, эй, Добрыня сын Никитинич!
Мы положим с тобой заповедь великую:
Тебе не ездити далече во чисто поле,
На тую на гору сорочинскую,
Не топтать больше младыих змеенышей,
А не выручать полонов да русскиих,
Не купаться ти, Добрыне, во Пучай–реке.
И мне не летать да на святую Русь,
Не носить людей мне больше русскиих,
Не копить мне полонов да русскиих.
Он повыпустил Змею как с–под колен своих –
Поднялась Змея да вверх под облако.
Случилось ей лететь да мимо Киев–града.
Увидала она Князеву племянницу,
Молоду Забаву дочь Потятичну,
Идучи по улице по широкоей.
Тут припадает Змея да ко сырой земле,
Захватила она Князеву племянницу,
Унесла в нору да во глубокую.
Тогда солнышко Владимир стольно–киевский
А он по три дня да тут былиц кликал**,
А былиц кликал да славных рыцарей:
– Кто бы мог съездить далече во чисто поле,
На тую на гору сорочинскую,
Сходить в нору да во глубокую,
А достать мою, князеву, племянницу,
Молоду Забаву дочь Потятичну?
Говорил Алешенька Левонтьевич:
– Ах ты, солнышко Владимир стольно–киевский
Ты накинь–ка эту службу да великую
На того Добрыню на Никитича
У него ведь со Змеею заповедь положена,
Что ей не летать да на святую Русь,
А ему не ездить далече во чисто поле,
Не топтать–то младыих змеёнышей
Да не выручать полонов да русскиих.
Так возьмет он Князеву племянницу,
Молоду Забаву дочь Потятичну,
Без бою, без драки–кроволития. –
Тут солнышко Владимир стольно–киевский
Как накинул эту службу да великую
На того Добрыню на Никитича –
Ему съездить далече во чисто поле
И достать ему Князеву племянницу,
Молоду Забаву дочь Потятичну.
Он пошел домой, Добрыня, закручинился,
Закручинился Добрыня, запечалился.
Встречает государыня да родна матушка,
Та честна вдова Офимья Александровна:
– Ты эй, рожено мое дитятко,
Молодой Добрыня сын Никитинец!
Ты что с пиру идешь не весел–де?
Знать, что место было ти не по чину,
Знать, чарой на пиру тебя приобнесли
Аль дурак над тобою насмеялся–де?
Говорил Добрыня сын Никитинец:
– Ты эй, государыня да родна матушка,
Ты честна вдова Офимья Александровна!
Место было мне–ка по чину,
Чарой на пиру меня не обнесли,
Да дурак–то надо мной не насмеялся ведь,
А накинул службу да великую
А то солнышко Владимир стольно–киевский,
Что съездить далече во чисто поле,
На тую гору да на высокую,
Мне сходить в нору да во глубокую,
Мне достать–то Князеву племянницу,
Молоду Забаву дочь Потятичну.
Говорит Добрыне родна матушка,
Честна вдова Офимья Александровна:
– Ложись–ка спать да рано с вечера,
Так утро будет очень мудрое –
Мудренее утро будет оно вечера.
Он вставал по утрушку ранёшенько,
Умывается да он белёшенько,
Снаряжается он хорошохонько.

Надвинулась великая беда. Чудовищный многоголовый Змей стал совершать на Русь налёты, похищая как неповинных мирных людей, так и славных воинов, которые не могли воспротивиться ему. Добрыня Никитич решил сразиться со Змеем. Он не послушался матери, которая остерегала его от того, чтобы ехать далеко в чисто поле, на Сорочинскую гору, где ползают малые змеёныши. Ещё не велела она купаться в Пучай-реке.

Сын-богатырь делает все наоборот. Едет в чисто поле, достигает Сорочинской горы, топчет змеёнышей и выручает пленных земляков. После этого он не торопится восвояси. «Богатырское его сердце распотелося». Не спеша Добрыня подъезжает к Пучай-реке, раздевается и ныряет, приговаривая, что мать была не права: учила, что река свирепая, а она «кротка-смирна, она будто лужа-то дождевая!». В ту же минуту небо заволакивает чёрная туча, раздаются удары, похожие на гром. Это летит разгневанный Змей Горыныч. Он со злорадством обнаруживает богатыря раздетого и безоружного и кричит ему, что теперь Добрыня в его руках.

Добрыня одним взмахом выплывает на берег. Одежда его похищена Змеем, коня нет. Остался лишь один пуховый колпак. Но у богатыря и колпак не прост - «по весу тот колпак; да целых три пуда». И герой запускает им в Змея с такой силой, что сразу отшибает злодею двенадцать хоботов. Чудовище падает на траву. Добрыня повергает его навзничь, вскакивает ему на грудь и достаёт булатный нож, который всегда носил с собой на нательном кресте. Змей молит о пощаде, заклинает не убивать его и предлагает сговор: он больше не летает на Святую Русь, не берет в полон православных людей, Добрыня же не появляется на Сорочинской горе и не топчет змеёнышей.

Добрыня соглашается и выпускает Змея. Тот вмиг уносится под облака.

Однако чудовище не сдержало слова. Достаточно было ему, пролетая над Киевом, положить глаз на племянницу князя Владимира Забаву, чтобы все клятвы Горыныча оказались забыты. Он спускается на землю, хватает девицу и уносит ее в свою мерзкую нору.

В отчаянии князь Владимир кличет клич, призывая всех богатырей спасти Забаву Путятичну. Багатыри указывают на Добрыню, замечая, что у него есть договор со Змеем. А Алеша Попович говорит, что освободит Князеву племянницу «без драки-кровопролития».

Однако сам Добрыня хорошо понимает, что предстоит тяжёлый бой. Он возвращается от князя, понурив молодецкую голову. На тревожные расспросы матери, не обидели ли его, не обнесли ли чаркой на пиру, не насмеялся ли над ним какой дурак, отвечает, что дело совсем не в этом. Его беспокоит великая служба, которую предстоит выполнить для князя Владимира. Мудрая мать Ефимья Александровна советует сыну отправляться в горницу и хорошо выспаться.

Добрыня просыпается полный богатырской силы. Умывается белёшенько, снаряжается в поход на Змея. На конюшне он выбирает Бурка - старого, но верного и ещё доброго коня, которого любовно поит и кормит. Затем он седлает коня - долго и очень тщательно: «Седлал Бурка в сёдлышко черкасское, / Он потнички да клал на потнички, / Он на потнички да клал войлочки, / Клал на войлочки черкасское сёдлышко, / Все подтягивал двенадцать тугих подпругов, / Он тринадцатый клал до ради крепости...»

Матушка вручила сыну шёлковую плётку, наказав, когда змеёныши обовьют у Бурка ноги так, что конь не сможет двигаться с места, покрепче стегать его сзади и спереди этой плёткой.

Так оно и случилось. Змеёныши налипли на ноги Бурка, обвили его и стреножили. Добрыня вовремя постегал коня шёлковой плёткой. Бурушка стал подскакивать, отряхивать гадов с ног и потоптал их всех до единого.

В это время из норы выполз Змей и обратился к Добрыне с вопросом, почему вновь прикатил на Сорочинскую гору и супротив уговора потоптал его змеёнышей? Добрыня ответил ему с праведным гневом: «Черт ли тя нёс да через Киев-град!» После этого богатырь предложил сопернику вернуть назад Забаву Путятичну без боя и кровопролития. Однако чудовище бросилось в бой.

Они дерутся без перерыва трое суток, и никто не добивается перевеса. Добрыня чувствует, что силы на исходе, и в это время слышит голос, идущий с небес: «Молодой Добрыня сын Никитинич! / Дрался со Змеёй ты трое суточки, / Подерись со Змеем ещё три часа: / Ты побьёшь Змею да ту проклятую!»

Добрыня повинуется. Собрав последние силы, он отчаянно дерётся ещё три часа. Наконец Змей падает обессиленный и издыхает. Из его ран извергается море крови. Добрыня хочет покинуть поле боя, но снова слышит небесный наказ: не уходить просто так, а взять копье и что есть мочи бить им во сыру землю, приговаривая: «расступись-ка, матушка-сыра земля ты пожри-ка эту кровь да всю змеиную».

Добрыня, забыв об усталости, все исполняет. Земля расступается и поглощает ядовитую кровь. Добрыня идёт в змеиное логовище, где находит по сорок пленных царей, царевичей, королей и королевичей, не считая множества простого народа. Он выпускает всех из подземелья на волю. Затем выводит с поклоном Забаву Путятичну и провожает ее в Киев, заметив, что именно ради неё предпринял весь этот опасный поход: «Для тебя я эдак теперь странствовал, / Ты поедем-ка ко граду ко Киеву, / Ай ко ласковому князю ко Владимиру».

Добрыня и Маринка

Ефимья Александровна заклинает сына: когда тот пойдёт гулять по Киеву, избегать переулка, на котором живёт королевична Марина Кайдальевна. Она уже завлекла своими волшебными чарами множество знатного и простого народу и всех безжалостно загубила. На ее счету погубленные девять русских богатырей, и Добрыню может ждать та же участь.

Гуляя по городу, Добрыня поначалу действительно сторонится запретного места. Но на глаза ему попадается нежно воркующая голубиная пара. Добрыня чувствует, что это не настоящие голуби, а наваждение нечистой силы. Он без колебаний пускает в голубей калёную стрелу. Но стрела пролетает мимо цели и попадает в косое окошко высокого терема. Это и было окошко Марины Кайдальевны, лукавой чаровницы.

Добрыня, не мешкая, отправляется прямо в этот терем - забрать свою стрелу. Когда он предстаёт перед хозяйкой, то слышит сахарные приветливые речи: «Ах ты душенька, Добрыня сын Никитинич! / Сделаем, Добрынюшка, со мной любовь!»

Богатырь не поддаётся обольщениям и с достоинством отвечает Марине, что он ей «не полюбовничек», поворачивается и выходит на широкий двор. Маринушка пускает в ход свои колдовские чары: «А стругает тут следочки да Добрынины, / Рыла тут во печку во муравлену / И сама же к следочкам приговаривает: / Горите вы, следочки да Добрынины / Во той во печке во муравленой. / Гори-ко во Добрынюшке по мне душа!»

Колдовство срабатывает. Добрыня возвращается в горницу, кланяется коварной красавице и соглашается «сделать с ней любовь». Но Марина решает отомстить Добрыне, превращает его в златорогого тура и выпускает в чисто поле. Тур несётся вперёд, производя вокруг страшное разорение. Он вытаптывает сначала стада мирно пасущихся гусей, потом лебедей, потом овец и коров, наконец, уничтожает табун коней. Владения, по которым он проносится, принадлежат родной Добрыниной тётке премудрой Авдотье Ивановне. Каждый раз после очередного бедствия с вверенной им птицей и скотиной пастухи приходят к Авдотье Ивановне с жалобой на страшного и мощного тура. Авдотья Ивановна прозревает истину и печально признает, что это не тур, а ее любимый племянник, заколдованный ведьмой Мариной. Авдотья Ивановна решает противопоставить злым чарам свои добрые.

Она оборачивается сорокой и летит к ведьме, которую упрекает в проделках, а затем просит вернуть Добрыне прежний богатырский облик. В противном случае тётка грозит Марину тоже обернуть сорокою, что тут же и выполняет.

Марина-сорока летит в поле, находит там золоторогого тура и садится к нему на рога, нашёптывая: если Добрыня согласится пойти с ней, Мариной, под венец, она вернёт ему человеческий облик. Добрыня, понявший, что стал добычей ведьмы, решает схитрить. Он даёт ей обещание жениться: «Сделаю я заповедь великую, я приму с тобой, Марина, по злату венцу».

Колдунья превращает его снова в богатыря, а сама становится девицей. Они являются к князю Владимиру с просьбой о благословении. Затевается богатая свадьба. Добрыня даёт тайный наказ перед пиром: «Ай же, слуги мои верные! / Попрошу у вас же чару зелена вина, / Вы попрежде мне подайте саблю вострую».

Когда богатырь остаётся с Мариной наедине, она снова берётся за колдовство. Сначала ведьма оборачивает Добрыню горностаем, затем соколом, заставляя ломать когти и крылья и потешаясь над его бессилием. Измученный Добрыня-соколик обращается к Марине с просьбой дать ему отдых и позволить выпить чарку. Марина превращает его в добра молодца, не ожидая никакого подвоха. Добрыня тут же кличет слуг и произносит условную фразу. Слуги «поскорешенько» подают ему острую саблю, и богатырь, не мешкая, сносит ведьме голову - за ее «неумильные» поступки.

Наутро отдохнувший после жаркой бани Добрыня Никитич сидит у крыльца. Проходящие мимо соседи, князья да бояре, поздравляют его с женитьбой и слышат ответ по всей правде: «Я вечор же, братцы, был женат не холост, / А нынче я стал, братцы, холост не женат. / Я отсек нонь Марине буйну голову / За ейны было поступки неумильные».

Окружающие не скрывают радости по поводу такого исхода дела. Все наперебой благодарят богатыря, избавившего город от злой и коварной колдуньи, которая извела, помимо королей с королевичами и князей с князевичами, ещё девятерых славных русских богатырей. Не говоря уже о бессчётных жертвах простого «народушку да черняди»!

Добрыня Никитич и Василий Казимирович

Князь Владимир устраивает знатный пир, на который съезжаются многочисленные гости. Всем хватает изысканных яств и доброго вина. Сам хозяин прохаживается по зале и задумчиво оглядывает шумное застолье. Затем обращается к собравшимся с вопросом: кто сослужит ему службу великую? Кто съездит в дальнюю землю Половецкую и свезёт царю Батуру дань, не плаченную двенадцать лет?

Гости начинают хорониться друг за друга и стыдливо помалкивают. Наконец из толпы выходит удалой молодец в зелёных сафьяновых сапожках и кланяется Владимиру. Это богатырь Василий Казимирович. Он даёт князю слово: «Послужу я тебе верой-правдою, / Позаочи-в-очи не изменою / Я свезу твоё золото и серебро, / Я свезу твой скатный жемчуг, / Свезу сорок сороков ясных соколов, / Свезу сорок сороков чёрных соболей...»

После этого зарока Василий Казимирович уходит с пира, повесив буйну голову в кручине. Посреди широкой улицы он встречает Добрыню Никитича. Тот интересуется причиной печали, но Василий лишь, «ровно бык», проходит мимо. Лишь с третьего захода удаётся Добрыне доискаться до случившегося. Он сам догадывается, что произошло, и напрямую спрашивает Василия: «Али ты захвастался куда ехати?» Добрыня обещает другу, все ещё хранящему угрюмое молчание: «Я не выдам тебя у дела ратного, / И у того часу скоросмертного!»

Услышав подобное, Василий бросается Добрыне на грудь, обнимает его, называет своим старшим братом, признается, что действительно не сдержался на пиру и расхвастался перед всеми, а теперь пора держать ответ за бахвальство. Добрыня решительно говорит, что они не повезут от князя никакой пошлины, а сделают наоборот - попросят дани «от собаки Батура Батвесова». Богатыри братаются и идут вдвоём в белокаменные палаты к князю Владимиру, где продолжается честной пир.

Молодцев встречают с подобающим почётом, усаживают за один стол с самим князем, подносят им доброго вина, «не малы чары - в полтора ведра». После этого богатыри излагают князю свой план и просят его написать собственноручное письмо Батуру с требованием о пошлине. Владимир исполняет их просьбу, затем благословляет обоих молодцов, и те отправляются в дорогу. На богатырских конях Добрыня и Василий мгновенно скрываются из виду и вскоре достигают земли Половецкой.

На вражеской территории друзья ведут себя смело и уверенно. Спешившись, они не привязывают коней и без спросу входят прямо в терем Батура Не поклонившись хозяину, они заносчиво сообщают, что привезли дань от князя Владимира, и тут же Василий достаёт из кармана «ярлыки скоросписчаты» - письмо князя. Прочитав это письмо, Батур свирепеет. Он вкрадчиво заявляет Василию, что тот больше не уйдёт из его дома. Но Василий не пугается угроз: «Я надеюсь на мати чудную, пресвятую Богородицу, / Надеюсь на родимого на брателка, / На того ли братца на названого, / На Добрыню ли на Никитича».

И действительно, трижды Батур расставляет Василию коварные ловушки - и трижды Добрыня принимает на себя удар. Сначала он садится играть с Батуром в кости и обыгрывает его. Потом Добрыня побеждает Батура в состязаниях по стрельбе из лука Наконец, раздосадованный хозяин вызвал молодцев на борьбу - и снова Добрыня одерживает верх, несмотря на то что Батур призвал на помощь множество татар. Василий вооружается белодубовой осью и бросается на помощь названому брату. Батур, испугавшись, выбегает на крыльцо и зычным голосом кричит о пощаде: «Вы оставьте мне хоть на приплод татар!..»

В результате татарин соглашается отдать князю Владимиру дань за двенадцать лет, лишь бы богатыри убрались восвояси. Нагруженные богатой добычей, Василий и Добрыня едут в Киев и с почтением предстают пред княжеские очи. Служба сослужена исправно, царь угощает их от сердца и кланяется за их богатырскую отвагу до сырой земли: «Послужили вы мне верой-правдою, / Верой-правдою неизменною».

Добрыня Никитич, его жена и Алёша Попович

После многих удалых, но и кровавых подвигов Добрыня Никитич закручинился от раскаянья. Он обратился к матери с горькими словами упрёков: лучше бы ты не рожала меня, я не убивал бы тогда неповинных душ, не сиротил малых детушек, не проливал крови понапрасну. Мать ответила ему со сдержанным достоинством: я и рада была бы, молвила Ефимья Александровна, «спородити» тебя «таланом-участью» в Илью Муромца, силой в Святогора-богатыря, смелостью в Алешу Поповича. Но ты, сын, других статей - таких, какие пожаловал Бог.

После этих слов, в стремлении побыть в одиночестве и развеять злую тоску, Добрыня оседлал коня и собрался в дорогу. Его проводили мать и молодая жена Настасья Никулична Стоя у правого стремени, она кротко спрашивала Добрыню, когда ждать его обратно домой. Муж наказал дожидаться его три года, а если к той поре не вернётся, ждать ещё три года.

Единственное условие, которое ставит при этом Добрыня, - ни в коем случае не выходить за его названого брата Алешу Поповича И вот мать и жена остаются в мучительном этом ожидании.

Так проходят шесть долгих лет. Добрыни нет. И единственную весть о нем привозит Алеша Попович: он сообщает, что Добрыня убит, что сам видел его простреленное тело в чистом поле. Добрыню горько оплакивают, а затем князь Владимир начинает заводить с молодой вдовой Настасьей речи о новом замужестве: «Ты поди замуж хоть за князя, хоть за боярина, / Хоть за русского могучего богатыря, / Хоть за смелого Алешу за Поповича».

Настасья низко кланяется и смиренно отвечает: она ждала мужа шесть лет, как он велел, но будет ждать ещё шесть. Если Добрыня не вернётся, она согласна выйти замуж во второй раз.

Проходит ещё шесть лет. От Добрыни по-прежнему нет ни весточки. Князь Владимир возвращается к отложенному уговору. Настасья отвечает согласием - она выбирает из всех женихов Алешу Поповича.

Третий день идёт свадебный пир, после чего предстоит узаконить брак венчанием в церкви. В это время Добрыня проезжает где-то у Царь-града. Конь под ним спотыкается, вызывая гнев богатыря. Однако верный конь отвечает человеческим голосом: он упреждает Добрыню, что сегодня должно состояться венчание Настасьи с Алешей Поповичем. Вскипевший от ярости Добрыня пришпоривает Бурка - и вот уже в одно мгновенье конь переносит его через горы и равнины, через реки и озера, проносится через ограду его старого терема и останавливается у самых дверей.

Без спросу и докладу Добрыня стремительно проходит в палаты к Ефимье Александровне и, перекрестившись, низко кланяется ей. Мать не узнает его после стольких лет разлуки. Вбежавшие следом слуги кричат, что неизвестный гонец ворвался без спросу. Гость рассказывает, что накануне встретился в Добрыней. Мать укоризненно говорит, что Добрыня давно убит и что Алеша Попович тому свидетель.

Не показывая волнения, гость передаёт наказ Добрыни узнать о его любимой жене. Мать отвечает, что сегодня Настасья венчается с Алешей Поповичем. Гость обращается с последней просьбой - также ссылаясь на завет Добрыни: дать ему хозяйское скоморошеское платье и яровчатые гусли.

Переодевшись скоморохом, Добрыня Никитич идёт на княжеский двор и проходит прямо к буйному застолью. Недовольный его непочтительностью князь хмуро указывает ему место за печкой среди скоморохов. Добрыня ударяет по струнам, и мелодия завораживает всех присутствующих. Все на пиру замолкают и слушают. В благодарность незнакомца приглашают пересесть из угла за княжеский стол. Сам Владимир предлагает гусляру выбрать любое из трёх почётных мест: «Первое место - сядь подле меня, / Другое место - супротив меня, / Третье место - куда сам захошь».

Гость выбирает третье - садится на скамью прямо напротив молодой новобрачной, просит поднести ему чару вина, опускает в неё свой золотой перстень и протягивает чару Настасье, прося ее непременно выпить до дна.

Настасья выпивает чару единым духом и узнает обручальное кольцо мужа. Тогда она решительно заявляет на весь пир: «Ведь не тот мой муж, да кой подле меня, / А тот мой муж, кой супротив меня: / Сидит мой муж да на скамеечке, / Он подносит мне-то чару зелена вина».

Настасья выбегает из-за стола, падает мужу в ноги и просит простить ее. Добрыня снисходительно отвечает, что готов извинить ее короткий женский разум, но его дивят князь и княгиня, сосватавшие жену при живом муже. Владимир со стыдом признается в своей оплошности. За ним просит о прощенье у названого брата Алеша Попович. Но Добрыня не спешит с прощеньем. Он досадует не столько на любовь Алеши к Настастье, сколько на обман - на то, что Алеша привозил весть о его смерти и заставил горевать о нем мать и жену как о погибшем. «Так по этой вине, братец, тебя не прощу», - заключает Добрыня и задаёт лукавому Алеше богатырскую трёпку. Так бесславно заканчивается эта женитьба для Поповича.

Добрыня же с Настасьей в мире и согласии возвращаются домой к матери.

Матушка Добрынюшке говаривала,
Матушка Никитичу наказывала:



Не выручай же полону там русского,
Не куплись ка ты во матушке Пучай реки;
Тая река свирипая,
Свирипая река, сердитая:

Из за другой же струйки искра сыплется,
Из за третьей же струйки дым столбом валит,
Дым столбом валит да сам со пламенью».
Молодой Добрыня сын Никитинич
Он не слушал да родители тут матушки,
Честной вдовы Офимьи Александровной,
Ездил он на гору сорочинскую,
Топтал он тут малыих змеенышков,
Выручал тут полону да русского.
Тут купался да Добрыня во Пучай реки,
Сам же тут Добрыня испроговорил:
«Матушка Добрынюшке говаривала,
Родная Никитичу наказывала:
Ты не езди тко на гору сорочинскую,
Не топчи тко там ты малыих змеенышев,
Не куплись, Добрыня, во Пучай реки;
Тая река свирипая,
Свирипая река да е сердитая:
Из за первоя же струйки как огонь сечет,
Из за другоей же струйки искра сыплется,


Эта матушка Пучай река
Как ложинушка дождёвая».
Не поспел тут же Добрыня словца молвити,
— Из за первоя же струйки как огонь сечет,
Из за другою же струйки искра сыплется.
Из за третьеей же струйки дым столбом валит,
Дым столбом валит да сам со пламенью.
Выходит тут змея было проклятая,
О двенадцати змея было о хоботах:

Захочу я нынь — Добрынюшку цело сожру,
Захочу — Добрыню в хобота возьму,
Захочу — Добрынюшку в полон снесу».
Испроговорит Добрыня сын Никитинич:
«Ай же ты, змея было проклятая!
Ты поспела бы Добрынюшку да захватить,
В ты пору Добрынюшкой похвастати,
А нунчу Добрыня не в твоих руках».
Нырнет тут Добрынюшка у бережка,
Вынырнул Добрынюшка на другоем.
Нету у Добрыни коня доброго,
Нету у Добрыни копья вострого,
Нечем тут Добрынюшке поправиться.
Сам же тут Добрыня приужахнется,
Сам Добрыня испроговорит:
«Видно, нонечу Добрынюшке кончинушка!»
Лежит тут колпак да земли греческой,
А весу то колпак буде трех пудов.
Ударил он змею было по хоботам,
Отшиб змеи двенадцать тых же хоботов,
Сбился на змею да он с коленками,
Выхватил ножище да кинжалище,
Хоче он змею было пороспластать.
Змея ему да тут смолилася:
«Ах ты, душенька Добрыня сын Никитинич!
Будь ка ты, Добрынюшка, да больший брат,
Я тебе да сестра меньшая.
Сделам мы же заповедь великую:
Тебе ка ва не ездить нынь на гору сорочинскую,
Не топтать же зде ка маленьких змеенышков,
Не выручать полону да русского;
А я тебе сестра да буду меньшая,
Мне ка не летать да на святую Русь,
А не брать же больше полону да русского,
Не носить же мне народу христианского».
Отслабил он колен да богатырскиих.
Змея была да тут лукавая,
С под колен да тут змея свернулася,
Улетела тут змея да во ковыль траву.
И молодой Добрыня сын Никитинич
Пошел же он ко городу ко Киеву,
Ко ласковому князю ко Владимиру,
К своей тут к родители ко матушке,
К честной вдовы Офимье Александровной.
И сам Добрыня порасхвастался:
«Как нету у Добрыни коня доброго,
Как нету у Добрыни копья вострого,
Не на ком поехать нынь Добрыне во чисто поле».

«Как солнышко у нас идет на вечере,
Почестный пир идет у нас навеселе,
А мне ка ва, Владимиру, не весело:
Одна у мня любимая племянничка
И молода Забава дочь Потятична;
Летела тут змея у нас проклятая,
Летела же змея да через Киев град;
Ходила нунь Забава дочь Потятична
Она с мамками да с няньками
В зеленом саду гулятиться,
Подпадала тут змея было проклятая
Ко той матушке да ко сырой земли,
Ухватила тут Забаву дочь Потятичну,
В зеленом саду да ю гуляючи,
В свои было во хобота змеиные,
Унесла она в пещерушку змеиную».
Сидят же тут два русскиих могучиих богатыря,
Сидит же тут Алешенька Левонтьевич,
Во другиих Добрыня сын Никитинич.
Испроговорит Владимир стольнекиевский:
«Вы русские могучие богатыри,
Ай же ты, Алешенька Левонтьевич!
Мошь ли ты достать у нас Забаву дочь Потятичну
Из той было пещеры из змеиною?»
Испроговорит Алешенька Левонтьевич:
«Ах ты, солнышко Владимир стольнекиевский!
Я слыхал было на сем свети,
Я слыхал же от Добрынюшки Никитича:
Добрынюшка змеи было крестовый брат;
Отдаст же тут змея проклятая Молоду Добрынюшке Никитичу
Без бою, без драки кроволития
Тут же нунь Забаву дочь Потятичну».
Испроговорит Владимир стольнекиевский:
«Ах ты, душенька Добрыня сын Никитинич!
Ты достань ка нунь Забаву дочь Потятичну
Да из той было пещерушки змеиною.
Не достанешь ты Забавы дочь Потятичной,
Прикажу тебе, Добрыня, голову рубить».
Повесил тут Добрыня буйну голову,
Утопил же очи ясные
А во тот ли во кирпичен мост,
Ничего ему Добрыня не ответствует.
Ставает тут Добрыня на резвы ноги,
Отдает ему великое почтение,
Ему нунь за весело пирование.
И пошел же ко родители, ко матушке
И к честной вдовы Офимьи Александровной.
Тут стретает его да родитель матушка,
Сама же тут Добрыне испроговорит:
«Что же ты, рожоное, не весело,
Буйну голову, рожоное, повесило?
Ах ты, молодой Добрыня сын Никитинич!
Али ествы ты были не по уму,
Али питьица ты были не по разуму?
Аль дурак тот над тобою надсмеялся ли,
Али пьяница ли там тебя приобозвал, Али чарою тебя да там приобнесли?»
Говорил же тут Добрыня сын Никитинич,
Говорил же он родители тут матушке,
А честной вдовы Офимьи Александровной:
«А й честна вдова Офимья Александровна!
Ествы ты же были мне ка по уму,
А и питьица ты были мне но разуму,
Чарою меня там не приобнесли,
А дурак тот надо мною не смеялся же,
А и пьяница меня да не приобозвал;
А накинул на нас службу да великую
Солнышко Владимир стольнекиевский,
А достать было Забаву дочь Потятичну
А из той было пещеры из змеиною.
А нунь нету у Добрыни коня доброго,
А нунь нету у Добрыни копья вострого,
Не с чем мне поехати на гору сорочинскую,
К той было змеи нынь ко проклятою».
Говорила тут родитель ему матушка,
А честна вдова Офимья Александровна:
«А рожоное мое ты нынь же дитятко,
Молодой Добрынюшка Никитинич!
Богу ты молись да спать ложись,
Буде утро мудро мудренее буде вечера —
День у нас же буде там прибыточен.
Ты поди ка на конюшню на стоялую,
Ты бери коня с конюшенки стоялыя,
Батюшков же конь стоит да дедушков,
А стоит бурко пятнадцать лет,
По колен в назем же ноги призарощены,
Дверь по поясу в назем зарощена».
Приходит тут Добрыня сын Никитинич
А ко той ли ко конюшенке стоялыя,
Повыдернул же дверь он вон из назму,
Конь же ноги из назму да вон выдергиват.
А берет же тут Добрынюшка Никитинич,
Берет Добрынюшка добра коня
На ту же на узду да на тесмяную,
Выводит из конюшенки стоялыи,
Кормил коня пшеною белояровой,
Поил питьями медвяныма.
Ложился тут Добрыня на велик одёр.
Ставае он по утрушку ранехонько,
Умывается он да и белехонько,
Снаряжается да хорошохонько,
А седлае своего да он добра коня,
Кладывае он же потнички на потнички,
А на потнички он кладе войлочки,
А на войлочки черкальское седелышко,
И садился тут Добрыня на добра коня.
Провожает тут родитель его матушка,
А честна вдова Офимья Александровна,
На поезде ему плеточку нонь подала,
Подала тут плетку шамахинскую,
А семи шелков да было разныих,
А Добрынюшке она было наказыват:
«Ах ты, душенька Добрыня сын Никитинич!
Вот тебе да плетка шамахинская:
Съедешь ты на гору сорочинскую,
Станешь топтать маленьких змеенышев,
Выручать тут полону да русского,
Да не станет твой же бурушко поскакиватъ,
А змеенышев от ног да прочь отряхивать,
Ты хлыщи бурка да нунь промеж уши,
Ты промеж уши хлыщи, да ты промеж ноги,
Ты промеж ноги да промеж заднии,
Сам бурку да приговаривай: «Бурушко ты, конь, поскакивай,

Тут простилася да воротилася.
Видли тут Добрынюшку да сядучи,
А не видли тут удалого поедучи.
Не дорожками поехать, не воротами,
Через ту стену поехал городовую,
Через тую было башню наугольную,
Он на тую гору сорочинскую.
Стал топтать да маленьких змеенышев,
Выручать да полону нонь русского.
Подточили тут змееныши бурку да щеточки,
А не стал же его бурушко поскакивать,
На кони же тут Добрыня приужахнется,
Нунечку Добрынюшке кончинушка!
Спомнил он наказ да было матушкин,
Сунул он же руку во глубок карман,
Выдернул же плетку шамахинскую,
А семи шелков да шамахинскиих,
Стал хлыстать бурка да он промеж уши,
Промеж уши, да он промеж ноги,
А промеж ноги да промеж заднии,
Сам бурку да приговариват:
«Ах ты, бурушко, да нунь поскакивай,
А змеенышев от ног да прочь отряхивай!»
Стал же его бурушко поскакивать,
А змеенышев от ног да прочь отряхивать.
Притоптал же всех он маленьких змеенышков,
Выручал он полону да русского.
И выходит тут змея было проклятое
Да из той было пещеры из змеиною,
И сама же тут Добрыне испроговорит:
«Ах ты, душенька Добрынюшка Никитинич!
Ты порушил свою заповедь великую,
Ты приехал нунь на гору сорочинскую
А топтать же моих маленьких змеенышев».
Говорит же тут Добрынюшка Никитинич:
«Ай же ты, змея проклятая!
Я ли нунь порушил свою заповедь,
Али ты, змея проклятая, порушила?
Ты зачем летела через Киев град,
Унесла у нас Забаву дочь Потятичну?
Ты отдай ка мне Забаву дочь Потятичну
Без бою, без драки кроволития».
Не отдавала она без бою, без драки кроволития,
Заводила она бой драку великую,
Да большое тут с Добрыней кроволитие.
Бился тут Добрыня со змеей трое сутки,
А не може он побить змею проклятую.
Наконец хотел Добрынюшка отъехати,
— Из небес же тут Добрынюшке да глас гласит:
«Ах ты, молодой Добрыня сын Никитинич!
Бился со змеей ты да трое сутки,
А побейся ка с змеей да еще три часу».
Тут побился он, Добрыня, еще три часу,
А побил змею да он проклятую,
Попустила кровь свою змеиную
От востока кровь она да вниз до запада,
А не прижре матушка да тут сыра земля
Этой крови да змеиною.
А стоит же тут Добрыня во крови трое сутки,
На кони сидит Добрыня — приужахнется,
Хочет тут Добрыня прочь отъехати.
С за небесей Добрыне снова глас гласит:
«Ай ты, молодой Добрыня сын Никитинич!
Бей ка ты копьем да бурзамецкиим
Да во ту же матушку сыру землю,
Сам к земли да приговаривай!»
Стал же бить да во сыру землю,
Сам к земли да приговаривать:
«Расступись ка ты же, матушка сыра земля,
На четыре на все стороны,
Ты прижри ка эту кровь да всю змеиную!»
Расступилась было матушка сыра земля
На всех на четыре да на стороны,
Прижрала да кровь в себя змеиную.
Опускается Добрынюшка с добра коня
И пошел же по пещерам по змеиныим,
Из тыи же из пещеры из змеиною
Стал же выводить да полону он русского.
Много вывел он было князей, князевичев,
Много королей да королевичев,
Много он девиц да королевичных,
Много нунь девиц да и князевичных
А из той было пещеры из змеиною,
А не може он найти Забавы дочь Потятичной.
Много он прошел пещер змеиныих,
И заходит он в пещеру во последнюю,
Он нашел же там Забаву дочь Потятичну
В той последнею пещеры во змеиною,
А выводит он Забаву дочь Потятичну
А из той было пещерушки змеиною,
Да выводит он Забавушку на белый свет.
Говорит же королям да королевичам,
Говорит князям да он князевичам,
И девицам королевичным,
И девицам он да нунь князевичным:
«Кто откуль вы да унесены,
Всяк ступайте в свою сторону,
А сбирайтесь вси да по своим местам,
И не троне вас змея боле проклятая.
А убита е змея да та проклятая,
А пропущена да кровь она змеиная,
От востока кровь да вниз до запада,
Не унесет нунь боле полону да русского
И народу христианского,
А убита е змея да у Добрынюшки,
И прикончена да жизнь нунчу змеиная».
А садился тут Добрыня на добра коня,
Брал же он Забаву дочь Потятичну,
А садил же он Забаву на право стегно,
А поехал тут Добрыня по чисту полю.
Испроговорит Забава дочь Потятична:
«За твою было великую за выслугу
Назвала тебя бы нунь батюшком,
И назвать тебя, Добрыня, нунчу не можно!
За твою великую за выслугу
Я бы назвала нунь братцем да родимыим,
А назвать тебя, Добрыня, нунчу не можно!
За твою великую за выслугу
Я бы назвала нынь другом да любимыим,
В нас же вы, Добрынюшка, не влюбитесь!»
Говорит же тут Добрыня сын Никитинич
Молодой Забавы дочь Потятичной:
«Ах ты, молода Забава дочь Потятична!
Вы есть нунчу роду княженецкого,
Я есть роду христианского:
Нас нельзя назвать же другом да любимым».

Жила-была под Киевом вдова Мамелфа Тимофеевна. Был у неё любимый сын – богатырь Добрынюшка. По всему Киеву о Добрыне слава шла: он и статен, и высок, и грамоте обучен, и в бою смел, и на пиру весел. Он и песню сложит, и на гуслях сыграет, и умное слово скажет. Да и нрав Добрыни спокойный, ласковый. Никого он не заругает, никого зря не обидит. Недаром прозвали его «тихий Добрынюшка».

Вот раз в жаркий летний день захотелось Добрыне в речке искупаться. Пошёл он к матери Мамелфе Тимофеевне:
– Отпусти меня, матушка, съездить к Пучай-реке, в студёной воде искупаться – истомила меня жара летняя.
Разохалась Мамелфа Тимофеевна, стала Добрыню отговаривать:
– Милый сын мой Добрынюшка, ты не езди к Пучай-реке. Пучай-река свирепая, сердитая. Из первой струйки огонь сечёт, из второй струйки искры сыплются, из третьей струйки дым столбом валит.
– Хорошо, матушка, отпусти хоть по берегу поездить, свежим воздухом подышать.
Отпустила Добрыню Мамелфа Тимофеевна.
Надел Добрыня платье дорожное, покрылся высокой шляпой греческой, взял с собой копьё да лук со стрелами, саблю острую да плёточку.
Сел на доброго коня, позвал с собой молодого слугу да в путь и отправился. Едет Добрыня час-другой; жарко палит солнце летнее, припекает Добрыне голову.
Забыл Добрыня, что́ ему матушка наказывала, повернул коня к Пучай-реке.
От Пучай-реки прохладой несёт.
Соскочил Добрыня с коня, бросил поводья молодому слуге:
– Ты постой здесь, покарауль коня.
Снял он с головы шляпу греческую, снял одежду дорожную, всё оружие на коня сложил и в реку бросился.
Плывёт Добрыня по Пучай-реке, удивляется:
– Что мне матушка про Пучай-реку рассказывала? Пучай-река не свирепая, Пучай-река тихая, словно лужица дождевая.
Не успел Добрыня сказать – вдруг потемнело небо, а тучи на небе нет, и дождя-то нет, а гром гремит, и грозы-то нет, а огонь блестит…
Поднял голову Добрыня и видит, что летит к нему Змей Горыныч, страшный змей о трёх головах, о семи когтях, из ноздрей пламя пышет, из ушей дым валит, медные когти на лапах блестят.
Увидал Змей Добрыню, громом загремел:
– Эх, старые люди пророчили, что убьёт меня Добрыня Никитич, а Добрыня сам в мои лапы пришёл. Захочу теперь – живым сожру, захочу – в своё логово унесу, в плен возьму. Немало у меня в плену русских людей, не хватало только Добрыни.
А Добрыня говорит тихим голосом:
– Ах ты, змея проклятая, ты сначала возьми Добрынюшку, потом и хвастайся, а пока Добрыня не в твоих руках.
Хорошо Добрыня плавать умел; он нырнул на дно, поплыл под водой, вынырнул у крутого берега, выскочил на берег да к коню своему бросился. А коня и след простыл: испугался молодой слуга рыка змеиного, вскочил на коня да и был таков. И увёз всё оружье Добрынино.
Нечем Добрыне со Змеем Горынычем биться.
А Змей опять к Добрыне летит, сыплет искрами горючими, жжёт Добрыне тело белое.
Дрогнуло сердце богатырское.
Поглядел Добрыня на берег – нечего ему в руки взять: ни дубинки нет, ни камешка, только жёлтый песок на крутом берегу, да валяется его шляпа греческая.
Ухватил Добрыня шляпу греческую, насыпал в неё песку жёлтого – ни много ни мало – пять пудов – да как ударит шляпой Змея Горыныча – и отшиб ему голову.
Повалил он Змея с размаху на землю, придавил ему грудь коленками, хотел отбить ещё две головы…

Как взмолился тут Змей Горыныч:
– Ох, Добрынюшка, ох, богатырь, не убивай меня, пусти по свету летать, буду я всегда тебя слушаться! Дам тебе я великий обет: не летать мне к вам на широкую Русь, не брать в плен русских людей. Только ты меня помилуй, Добрынюшка, и не трогай моих змеёнышей.
Поддался Добрыня на лукавую речь, поверил Змею Горынычу, отпустил его, проклятого.
Только поднялся Змей под облака, сразу повернул к Киеву, полетел к саду князя Владимира. А в ту пору в саду гуляла молодая Забава Путятишна, князя Владимира племянница.
Увидал Змей княжну, обрадовался, кинулся на неё из-под облака, ухватил в свои медные когти и унёс на горы Сорочинские.
В это время Добрыня слугу нашёл, стал надевать платье дорожное, – вдруг потемнело небо, гром загремел. Поднял голову Добрыня и видит: летит Змей Горыныч из Киева, несёт в когтях Забаву Путятишну!
Тут Добрыня запечалился – запечалился, закручинился, домой приехал нерадостен, на лавку сел, сло́ва не сказал.
Стала его мать расспрашивать:
– Ты чего, Добрынюшка, невесел сидишь? Ты об чём, мой свет, печалишься?
– Ни об чём не кручинюсь, ни об чём я не печалюсь, а дома мне сидеть невесело. Поеду я в Киев к князю Владимиру, у него сегодня весёлый пир.
– Не езжай, Добрынюшка, к князю, недоброе чует моё сердце. Мы и дома пир заведём.
Не послушался Добрыня матушки и поехал в Киев к князю Владимиру.
Приехал Добрыня в Киев, прошёл в княжескую горницу. На пиру столы от кушаний ломятся, стоят бочки мёда сладкого, а гости не едят, не пьют, опустив головы сидят.
Ходит князь по горнице, гостей не потчует. Княгиня фатой закрылась, на гостей не глядит.
Вот Владимир-князь и говорит:
– Эх, гости мои любимые, невесёлый у нас пир идёт! И княгине горько, и мне нерадостно. Унёс проклятый Змей Горыныч любимую нашу племянницу, молодую Забаву Путятишну. Кто из вас съездит на гору Сорочинскую, отыщет княжну, освободит её?!
Куда там! Прячутся гости друг за дружку: большие – за средних, средние – за меньших, а меньшие и рот закрыли.
Вдруг выходит из-за стола молодой богатырь Алёша Попович.
– Вот что, князь Красное Солнышко, был я вчера в чистом поле, видел у Пучай-реки Добрынюшку. Он со Змеем Горынычем побратался, назвал его братом меньшим. Ты пошли к Змею Добрынюшку. Он тебе любимую племянницу без бою у названого братца выпросит.
Рассердился Владимир-князь:
– Коли так, садись, Добрыня, на коня, поезжай на гору Сорочинскую, добывай мне любимую племянницу. Ане добудешь Забавы Путятишны – прикажу тебе голову срубить!
Опустил Добрыня буйну голову, ни словечка не ответил, встал из-за стола, сел на коня и домой поехал.
Вышла ему навстречу матушка, видит – на Добрыне лица нет.
– Что с тобой, Добрынюшка, что с тобой, сынок, что на пиру случилось? Обидели тебя, или чарой обнесли, или на худое место посадили?
– Не обидели меня, и чарой не обнесли, и место мне было по чину, по званию.
– А чего же ты, Добрыня, голову повесил?
– Велел мне Владимир-князь сослужить службу великую: съездить на гору Сорочинскую, отыскать и добыть Забаву Путятишну. А Забаву Путятишну Змей Горыныч унёс.
Ужаснулась Мамелфа Тимофеевна, да не стала плакать и печалиться, а стала над делом раздумывать.
– Ложись-ка, Добрынюшка, спать поскорей, набирайся силушки. Утро вечера мудреней, завтра будем совет держать.
Лёг Добрыня спать. Спит, храпит, что поток шумит.
А Мамелфа Тимофеевна спать не ложится, на лавку садится и плетёт всю ночь из семи шелков плёточку-семихвосточку.
Утром-светом разбудила мать Добрыню Никитича:
– Вставай, сынок, одевайся, обряжайся, иди в старую конюшню. В третьем стойле дверь не открывается, не под силу нам была дверь дубовая. Понатужься, Добрынюшка, отвори дверь, там увидишь дедова коня Бурушку. Стоит Бурка в стойле пятнадцать лет не обихоженный. Ты его почисти, накорми, напои, к крыльцу приведи.
Пошёл Добрыня в конюшню, сорвал дверь с петель, вывел Бурушку на белый свет, почистил, выкупал, привёл ко крыльцу. Стал Бурушку засёдлывать. Положил на него потничек, сверху потничка – войлочек, потом седло черкасское, ценными шелками вышитое, золотом изукрашенное, подтянул двенадцать подпруг, зануздал золотой уздой. Вышла Мамелфа Тимофеевна, подала ему плётку-семихвостку:
– Как приедешь, Добрыня, на гору Сорочинскую, Змея Горыныча дома не случится. Ты конём налети на логово и начни топтать змеёнышей. Будут змеёныши Бурке ноги обвивать, а ты Бурку плёткой меж ушей хлещи. Станет Бурка подскакивать, с ног змеёнышей отряхивать и всех притопчет до единого.
Отломилась веточка от яблони, откатилось яблоко от яблоньки, уезжал сын от родимой матушки на трудный, на кровавый бой.
День уходит за днём, будто дождь дождит, а неделя за неделей как река бежит. Едет Добрыня при красном солнышке, едет Добрыня при светлом месяце, выехал на гору Сорочинскую.
А на горе́ у змеиного логова кишмя кишат змеёныши. Стали они Бурушке ноги обвивать, стали копыта подтачивать. Бурушка скакать не может, на колени падает.
Вспомнил тут Добрыня наказ матери, выхватил плётку семи шелков, стал Бурушку меж ушами бить, приговаривать:
– Скачи, Бурушка, подскакивай, прочь от ног змеёнышей отряхивай.
От плётки у Бурушки силы прибыло, стал он высоко скакать, за версту камешки откидывать, стал прочь от ног змеёнышей отряхивать. Он их копытом бьёт и зубами рвёт и притоптал всех до единого.
Сошёл Добрыня с коня, взял в правую руку саблю острую, в левую – богатырскую па́лицу и пошёл к змеиным пещерам.
Только шаг ступил – потемнело небо, гром загремел: летит Змей Горыныч, в когтях мёртвое тело держит. Из пасти огонь сечёт, из ушей дым валит, медные когти как жар горят…
Увидал Змей Добрынюшку, бросил мёртвое тело наземь, зарычал громким голосом:
– Ты зачем, Добрыня, наш обет сломал, потоптал моих детёнышей?
– Ах ты, змея проклятая! Разве я слово наше нарушил, обет сломал? Ты зачем летал, Змей, к Киеву, ты зачем унёс Забаву Путятишну?! Отдавай мне княжну без боя, так я тебя прощу.
– Не отдам я Забаву Путятишну, я её сожру, и тебя сожру, и всех русских людей в полон возьму!
Рассердился Добрыня и на Змея бросился.
И пошёл тут жестокий бой.
Горы Сорочинские посыпались, дубы с корнями вывернулись, трава на аршин в землю ушла…
Бьются они три дня и три ночи; стал Змей Добрыню одолевать, стал подкидывать, стал подбрасывать… Вспомнил тут Добрыня про плёточку, выхватил её и давай Змея между ушей стегать. Змей Горыныч на колени упал, а Добрыня его левой рукой к земле прижал, а правой рукой плёткой охаживает. Бил, бил его плёткой шёлковой, укротил, как скотину, и отрубил все головы.
Хлынула из Змея чёрная кровь, разлилась к востоку и к западу, залила Добрыню до пояса.
Трое суток стоит Добрыня в чёрной крови, стынут его ноги, холод до сердца добирается. Не хочет Русская земля змеиную кровь принимать.
Видит Добрыня, что ему конец пришёл, вынул плёточку семи шелков, стал землю хлестать, приговаривать:
– Расступись ты, мать сыра земля, и пожри кровь змеиную.
Расступилась сырая земля и пожрала кровь змеиную.
Отдохнул Добрыня Никитич, вымылся, пообчистил доспехи богатырские и пошёл к змеиным пещерам. Все пещеры медными дверями затворены, железными засовами заперты, золотыми замками увешаны.
Разбил Добрыня медные двери, сорвал замки и засовы, зашёл в первую пещеру. А там видит людей несметное число с сорока земель, с сорока стран, в два дня не сосчитать.
Говорит им Добрынюшка:
– Эй же вы, люди иноземные и воины чужестранные! Выходите на вольный свет, разъезжайтесь по своим местам да вспоминайте русского богатыря. Без него вам бы век сидеть в змеином плену.
Стали выходить они на волю, до земли Добрыне кланяться:
– Век мы тебя помнить будем, русский богатырь!
А Добрыня дальше идёт, пещеру за пещерой открывает, пленных людей освобождает. Выходят на свет и старики, и молодушки, детки малые и бабки старые, русские люди и из чужих стран, а Забавы Путятишны нет как нет.
Так прошёл Добрыня одиннадцать пещер, а в двенадцатой нашёл Забаву Путятишну: висит княжна на сырой стене, за руки золотыми цепями прикована. Оторвал цепи Добрынюшка, снял княжну со стены, взял на руки, на вольный свет из пещеры вынес.
А она на ногах стоит-шатается, от света глаза закрывает, на Добрыню не смотрит. Уложил её Добрыня на зелёную траву, накормил, напоил, плащом прикрыл, сам отдохнуть прилёг.
Вот скатилось солнце к вечеру, проснулся Добрыня, оседлал Бурушку и разбудил княжну. Сел Добрыня на коня, посадил Забаву впереди себя и в путь тронулся. А кругом народу и счёту нет, все Добрыне в пояс кланяются, за спасение благодарят, в свои земли спешат.
Выехал Добрыня в жёлтую степь, пришпорил коня и повёз Забаву Путятишну к Киеву.

Добрыня и Змей

Матушка Добрынюшке говаривала,

Матушка Никитичу наказывала:

Не выручай же полону там русского,

Не куплись-ка ты во матушке Пучай-реки;

Тая река свирипая,

Свирипая река, сердитая:

Из-за другой же струйки искра сыплется,

Из-за третьей же струйки дым столбом валит,

Дым столбом валит да сам со пламенью».

Молодой Добрыня сын Никитинич

Он не слушал да родители тут матушки,

Честной вдовы Офимьи Александровной,

Ездил он на гору сорочинскую,

Топтал он тут малыих змеенышков,

Выручал тут полону да русского.

Тут купался да Добрыня во Пучай-реки,

Сам же тут Добрыня испроговорил:

«Матушка Добрынюшке говаривала,

Родная Никитичу наказывала:

Ты не езди-тко на гору сорочинскую,

Не топчи-тко там ты малыих змеенышев,

Не куплись, Добрыня, во Пучай-реки;

Тая река свирипая,

Свирипая река да е сердитая:

Из-за первоя же струйки как огонь сечет,

Из-за другоей же струйки искра сыплется,

Эта матушка Пучай-река

Как ложинушка дождёвая».

Не поспел тут же Добрыня словца молвити, -

Из-за первоя же струйки как огонь сечет,

Из-за другою же струйки искра сыплется.

Из-за третьеей же струйки дым столбом валит,

Дым столбом валит да сам со пламенью.

Выходит тут змея было проклятая,

О двенадцати змея было о хоботах:

Захочу – Добрыню в хобота возьму,

Захочу – Добрынюшку в полон снесу».

Испроговорит Добрыня сын Никитинич:

«Ай же ты, змея было проклятая!

А нунчу Добрыня не в твоих руках».

Нырнет тут Добрынюшка у бережка,

Вынырнул Добрынюшка на другоем.

Нету у Добрыни коня доброго,

Нету у Добрыни копья вострого,

Нечем тут Добрынюшке поправиться.

Сам же тут Добрыня приужахнется,

Сам Добрыня испроговорит:

«Видно, нонечу Добрынюшке кончинушка!»

Лежит тут колпак да земли греческой,

А весу-то колпак буде трех пудов.

Ударил он змею было по хоботам,

Отшиб змеи двенадцать тых же хоботов,

Сбился на змею да он с коленками,

Выхватил ножище да кинжалище,

Змея ему да тут смолилася:

«Ах ты, душенька Добрыня сын Никитинич!

Будь-ка ты, Добрынюшка, да больший брат,

Я тебе да сестра меньшая.

Сделам мы же заповедь великую:

Тебе-ка-ва не ездить нынь на гору сорочинскую,

Не топтать же зде-ка маленьких змеенышков,

А я тебе сестра да буду меньшая, -

Мне-ка не летать да на святую Русь,

А не брать же больше полону да русского,

Не носить же мне народу христианского».

Отслабил он колен да богатырскиих.

Змея была да тут лукавая, -

С-под колен да тут змея свернулася,

Улетела тут змея да во ковыль-траву.

И молодой Добрыня сын Никитинич

Пошел же он ко городу ко Киеву,

Ко ласковому князю ко Владимиру,

К своей тут к родители ко матушке,

К честной вдовы Офимье Александровной.

И сам Добрыня порасхвастался:

«Как нету у Добрыни коня доброго,

Как нету у Добрыни копья вострого,

Не на ком поехать нынь Добрыне во чисто поле».

«Как солнышко у нас идет на вечере,

Почестный пир идет у нас навеселе,

А мне-ка-ва, Владимиру, не весело:

Одна у мня любимая племянничка

И молода Забава дочь Потятична;

Летела тут змея у нас проклятая,

Летела же змея да через Киев-град;

Ходила нунь Забава дочь Потятична

Она с мамками да с няньками

В зеленом саду гулятиться,

Подпадала тут змея было проклятая

Ко той матушке да ко сырой земли,

Ухватила тут Забаву дочь Потятичну,

В зеленом саду даю гуляючи,

В свои было во хобота змеиные,

Унесла она в пещерушку змеиную».

Сидят же тут два русскиих могучиих богатыря, -

Сидит же тут Алешенька Левонтьевич,

Испроговорит Владимир стольнекиевский:

«Вы русские могучие богатыри,

Ай же ты, Алешенька Левонтьевич!

Мошь ли ты достать у нас Забаву дочь Потятичну

Из той было пещеры из змеиною?»

Испроговорит Алешенька Левонтьевич:

«Ах ты, солнышко Владимир стольнекиевский!

Я слыхал же от Добрынюшки Никитича:

Отдаст же тут змея проклятая

Молоду Добрынюшке Никитичу

Без бою, без драки-кроволития

Тут же нунь Забаву дочь Потятичну».

Испроговорит Владимир стольнекиевский:

«Ах ты, душенька Добрыня сын Никитинич!

Ты достань-ка нунь Забаву дочь Потятичну

Да из той было пещерушки змеиною.

Не достанешь ты Забавы дочь Потятичной,

Повесил тут Добрыня буйну голову,

Утопил же очи ясные

А во тот ли во кирпичем мост,

Ничего ему Добрыня не ответствует.

Ставает тут Добрыня на резвы ноги,

Отдает ему великое почтение,

Ему нунь за весело пирование.

И пошел же ко родители, ко матушке

И к честной вдовы Офимьи Александровной.

Тут стретает его да родитель-матушка,

Сама же тут Добрыне испроговорит:

«Что же ты, рожоное, не весело,

Буйну голову, рожоное, повесило?

Ах ты, молодой Добрыня сын Никитинич!

Али питьица-ты были не по разуму?

Аль дурак тот над тобою надсмеялся ли,

Говорил же тут Добрыня сын Никитинич,

Говорил же он родители тут матушке,

А честной вдовы Офимьи Александровной:

«А й честна вдова Офимья Александровна!

Ествы-ты же были мне-ка по уму,

А и питьица-ты были мне но разуму,

Чарою меня там не приобнесли,

А дурак тот надо мною не смеялся же,

А и пьяница меня да не приобозвал;

А накинул на нас службу да великую

Солнышко Владимир стольнекиевский, -

А достать было Забаву дочь Потятичну

А из той было пещеры из змеиною.

А нунь нету у Добрыни коня доброго,

А нунь нету у Добрыни копья вострого,

Не с чем мне поехати на гору сорочинскую,

К той было змеи нынь ко проклятою».

Говорила тут родитель ему матушка,

А честна вдова Офимья Александровна:

«А рожоное мое ты нынь же дитятко,

Молодой Добрынюшка Никитинич!

Богу ты молись да спать ложись,

Буде утро мудро мудренее буде вечера -

День у нас же буде там прибыточен.

Ты поди-ка на конюшню на стоялую,

Ты бери коня с конюшенки стоялыя, -

Батюшков же конь стоит да дедушков,

А стоит бурко пятнадцать лет,

По колен в назем же ноги призарощены,

Дверь по поясу в назем зарощена».

Приходит тут Добрыня сын Никитинич

А ко той ли ко конюшенке стоялыя,

Повыдернул же дверь он вон из назму,

Конь же ноги из назму да вон выдергиват.

А берет же тут Добрынюшка Никитинич,

Берет Добрынюшка добра коня

На ту же на узду да на тесмяную,

Выводит из конюшенки стоялый,

Кормил коня пшеною белояровой,

Поил питьями медвяныма.

Ложился тут Добрыня на велик одёр.

Ставае он по утрушку ранехонько,

Умывается он да и белехонько,

Снаряжается да хорошохонько,

А седлае своего да он добра коня,

А на потнички он кладе войлочки,

А на войлочки черкальское седелышко,

И садился тут Добрыня на добра коня.

Провожает тут родитель его матушка,

А честна вдова Офимья Александровна,

На поезде ему плеточку нонь подала,

Подала тут плетку шамахинскую,

А семи шелков да было разныих,

А Добрынюшке она было наказыват:

«Ах ты, душенька Добрыня сын Никитинич!

Вот тебе да плетка шамахинская:

Съедешь ты на гору сорочинскую,

Станешь топтать маленьких змеенышев,

Выручать тут полону да русского,

Да не станет твой же бурушко поскакивать,

А змеенышев от ног да прочь отряхивать, -

Ты хлыщи бурка да нунь промеж уши,

Ты промеж уши хлыщи, да ты промеж ноги,

Ты промеж ноги да промеж задний,

Сам бурку да приговаривай:

«Бурушко ты, конь, поскакивай,

Тут простилася да воротилася.

Видли тут Добрынюшку да сядучи,

А не видли тут удалого поедучи.

Не дорожками поехать, не воротами,

Через ту стену поехал городовую,

Через тую было башню наугольную,

Он на тую гору сорочинскую.

Стал топтать да маленьких змеенышев,

Выручать да полону нонь русского.

Подточили тут змееныши бурку да щеточки,

А не стал же его бурушко поскакивать,

На кони же тут Добрыня приужахнется, -

Нунечку Добрынюшке кончинушка!

Спомнил он наказ да было матушкин,

Сунул он же руку во глубок карман,

Выдернул же плетку шамахинскую,

А семи шелков да шамахинскиих,

Стал хлыстать бурка да он промеж уши,

Сам бурку да приговариват:

«Ах ты, бурушко, да нунь поскакивай,

А змеенышев от ног да прочь отряхивай!»

Стал же его бурушко поскакивать,

А змеенышев от ног да прочь отряхивать.

Притоптал же всех он маленьких змеенышков,

Выручал он полону да русского.

И выходит тут змея было проклятое

Да из той было пещеры из змеиною,

И сама же тут Добрыне испроговорит:

«Ах ты, душенька Добрынюшка Никитинич!

Ты порушил свою заповедь великую,

Ты приехал нунь на гору сорочинскую

А топтать же моих маленьких змеенышев».

Говорит же тут Добрынюшка Никитинич:

«Ай же ты, змея проклятая!

Я ли нунь порушил свою заповедь,

Али ты, змея проклятая, порушила?

Ты зачем летела через Киев-град,

Унесла у нас Забаву дочь Потятичну?

Ты отдай-ка мне Забаву дочь Потятичну

Без бою, без драки-кроволития».

Да большое тут с Добрыней кроволитие.

Бился тут Добрыня со змеей трое сутки,

А не може он побить змею проклятую.

Наконец хотел Добрынюшка отъехати, -

Из небес же тут Добрынюшке да глас гласит:

«Ах ты, молодой Добрыня сын Никитинич!

Бился со змеей ты да трое сутки,

А побейся-ка с змеей да еще три часу».

Тут побился он, Добрыня, еще три часу,

А побил змею да он проклятую,

Попустила кровь свою змеиную

От востока кровь она да вниз до запада,

Этой крови да змеиною.

А стоит же тут Добрыня во крови трое сутки,

Хочет тут Добрыня прочь отъехати.

С-за небесей Добрыне снова глас гласит:

«Ай ты, молодой Добрыня сын Никитинич!

Бей-ка ты копьем да бурзамецкиим

Да во ту же матушку сыру землю,

Сам к земли да приговаривай!»

Стал же бить да во сыру землю,

Сам к земли да приговаривать:

«Расступись-ка ты же, матушка сыра земля,

На четыре на все стороны,

Ты прижри-ка эту кровь да всю змеиную!»

Расступилась было матушка сыра земля

На всех на четыре да на стороны,

Прижрала да кровь в себя змеиную.

Опускается Добрынюшка с добра коня

И пошел же по пещерам по змеиныим,

Из тыи же из пещеры из змеиною

Стал же выводить да полону он русского.

Много вывел он было князей, князевичев,

Много королей да королевичев,

Много он девиц да королевичных,

Много нунь девиц да и князевичных

А из той было пещеры из змеиною, -

А не може он найти Забавы дочь Потятичной

Много он прошел пещер змеиныих,

И заходит он в пещеру во последнюю,

Он нашел же там Забаву дочь Потятичну

В той последнею пещеры во змеиною,

А выводит он Забаву дочь Потятичну

А из той было пещерушки змеиною,

Да выводит он Забавушку на белый свет.

Говорит же королям да королевичам,

Говорит князям да он князевичам,

И девицам королевичным,

И девицам он да нунь князевичным:

Всяк ступайте в свою сторону,

А сбирайтесь вси да по своим местам,

А убита е змея да та проклятая,

А пропущена да кровь она змеиная,

От востока кровь да вниз до запада,

Не унесет нунь боле полону да русского

И народу христианского,

А убита е змея да у Добрынюшки,

И прикончена да жизнь нунчу змеиная».

А садился тут Добрыня на добра коня,

Брал же он Забаву дочь Потятичну,

А поехал тут Добрыня по чисту полю.

Испроговорит Забава дочь Потятична:

«За твою было великую за выслугу