Резюме на произведение Нравственные начала в уголовном процессе (Общие черты судебной этики) А.Ф. Кони

Машинерия мозга, пространство бессознательного – одно из самых поразительных явлений на сегодняшний день. Пока мы воображаем себя хозяевами жизни, прямо внутри и отдельно от нас живет и действует орган, который формирует надежды, планы, страхи, желания, инстинкты. Он конструирует поведение и физическое состояние всего организма. Это центр управления, который руководит всей работой, собирая данные через маленькие порталы в бронированном бункере черепа. В своей книге известный нейробиолог Дэвид Иглмен изучает глубины человеческого подсознания, чтобы раскрыть невероятные тайны: как может нога дернуться к педали тормоза до того, как вы осознали опасность впереди? Как вы замечаете, что ваше имя назвали в беседе, к которой вы не прислушивались? Почему так сложно хранить секреты? И как можно разозлиться на самого себя – кто именно, в конце концов, и на кого злится? С помощью оптических иллюзий, логических парадоксов и нестандартных задач автор открывает механизмы непостижимой работы человеческого мозга. Повреждения мозга, споттинг (наблюдение за самолетами), отношения, измены, наркотические вещества, красота, синестезия, уголовное право, искусственный интеллект и оптические иллюзии – лишь неполный перечень тем, которые рассматривает Иглмен. Приготовьтесь узнать то, что навсегда изменит ваш взгляд на себя, свои действия и мир, который вас окружает. Дэвид Иглмен – нейробиолог, автор бестселлеров «Мозг. Ваша личная история» и «Incognito: The Secret Lives of the Brain and Sum». Автор и ведущий телевизионного сериала The Brain, номинированного на премию «Эмми». Приглашенный профессор Стэндфордского университета, член Фонда Гуггенхейма, директор Центра науки и права. Его статьи публиковались в New York Times, Discover Magazine, The Atlantic, Slate, Wired и многих других изданиях. Регулярно участвует в передачах National Public Radio и BBC.

Подробнее

Четырнадцать лет она жила, окружённая теплом и заботой близких людей, пока однажды на её деревню не напали бандиты. И в одночасье Шайнара лишилась всех, кого любила.Теперь душа её жаждет мщения. А судьба открывает дорогу в таинственный и могущественный Орден Судей. Но готова ли Шайнара к тем испытаниям, которые сопровождают избранный ею путь? Сможет ли она пройти его и не потерять себя? Невероятная сила духа, честь и бесчестие, дружба и предательство, любовь и ненависть – всё это и многое другое вы найдёте на страницах этого дебютного романа.

Подробнее

Кайл вновь свободен! Его больше не тяготят отношения с Камиллой. Всё ровно так как он и хотел. Нет обязательств, лжи и притворства. Только то чего он добивался, не приносит долгожданных плодов. В какой-то момент он понимает, что не может смотреть на то, как она счастлива без него.Содержит нецензурную брань.

Подробнее

История молодого человека, одержимого маниакальной страстью к девушкам с нетрадиционной сексуальной ориентацией, который и в лучшие времена был “интересной личностью”, но всё становится ещё странней и запутанней, когда в его жизни появляется лесбиянка по имени Алиса. Кто она: чудовище или спасительница?

Подробнее

Мы сами пишем свою жизнь, как художник картину. Сюжеты и чувства смешиваются, словно краски на палитре. День за днём… Все события и персонажи вымышлены. Любые совпадения с реальными событиями и личностями случайны. В оформлении обложки использована фотография автора произведения.

Подробнее

Сергей предпочитал рядом с собой женщин только для удовлетворения своих потребностей, видя, что в семейной жизни они имеют власть над мужьями. Вета мечтала о семье, но, бросив все свои способности на приобретение материального благополучия, увидела, что общение с мужчинами на личные темы ей никак не удается. Решила, что только работа не создает ей проблем. Ни один из них не задумывался, что без любви они могут не выжить…Содержит нецензурную брань.

Подробнее

Абсолютная новинка от тренера по лидерству и личному развитию Радислава Гандапаса! ЧИТАЕТ АВТОР Многие уверены, что успех – это материальное благополучие и на пути к нему нужно обязательно чем-то жертвовать. Большинство из нас посвящают гораздо больше времени планированию своего бизнеса или карьеры, чем планированию собственной жизни. В итоге мы часто видим успешных, но на самом деле сильно уставших и не очень счастливых людей. Поэтому настоящее решение – научиться полноценно жить не вместо бизнеса, а вместе с успешным бизнесом. Полноценная жизнь включает в себя удовлетворение всех основных потребностей человека. Это любовь, дружба, благосостояние, работа, здоровье и хобби. Считается, что удовлетворенность всеми шестью составляющими является показателем полноценности жизни. И основной смысл стратегии полноценной жизни заключается в том, чтобы восстановить утраченный баланс, а затем поддерживать его и наращивать степень удовлетворенности. Разумеется, баланс составляющих восстановить гораздо проще, чем поддерживать его постоянно. Но именно это и является полноценной жизнью – умение держать руку на пульсе и подтягивать те сферы, которые отстают, находить свою точку равновесия, свое счастье. Учиться жить полной жизнью надо здесь и сейчас. Сейчас, когда мечты не теряют свою актуальность и мы еще можем сами выстроить свою стратегию счастья. Ведь именно счастье – основная категория баланса полноценной жизни. И именно о нем эта книга. © Гандапас Р., 2017 © ООО «Издательство АСТ», 2019 ©&℗ ООО «Аудиокнига», 2019 Продюсер аудиозаписи: Татьяна Плюта

А. Ф. Кони

Нравственные начала в уголовном процессе 1
(Общие черты судебной этики)

А. Ф. Кони. Избранные труды и речи Тула, "Автограф", 2000 1 Печатается по: Кони А. Ф. Судебные речи. 4-е изд. СПб., 1905 г. Настоящий очерк в сущности касается вопроса педагогического, т. е. вопроса о том, не следует ли, при современном состоянии уголовного процесса, расширить его академическое преподавание в сторону подробного исследования и установления нравственных начал, которым должно принадлежать видное и законное влияние в деле отправления уголовного правосудия. Нет сомнения, что историко-догматическая сторона в преподавании уголовного процесса везде должна занимать подобающее ей по праву место, но думается, что настало время наряду с историей и догмою осветить и те разнородные вопросы, возникающие в каждой стадии процесса, которые подлежат разрешению согласно существенным требованиям нравственного закона -- этого non scripta, sed nata lex {Не писаный, а естественный закон (лат.). }. Ими у нас до сих пор почти никто систематически не занимался, а между тем нравственным началам, как мне кажется, принадлежит в будущем первенствующая роль в исследовании условий и обстановки уголовного процесса. Формы судопроизводства теперь повсюду более или менее прочно установились. Точно так же определился и взгляд на ценность, пригодность и целесообразность различных судебных учреждений. Законодательство, под влиянием временных ослеплений, может, конечно, отступать назад и возвращаться к устарелым и отжившим учреждениям, но на коренные начала правосудия -- гласность, устность, непосредственность и свободную оценку доказательств -- оно серьезно посягнуть не решится. Эти приобретения человечества куплены слишком дорогою ценою многовековых страданий и заблуждений, чтобы с ними можно было легко и надолго расстаться. Вместе с тем едва ли скоро человечество придумает форму суда, могущую с прочным успехом заменить суд присяжных, или найдет возможным обходиться без состязательного начала. Поэтому, по всем вероятиям, в будущем предстоит лишь частичное улучшение некоторых отделов уголовного процесса и утончение техники производства уголовного исследования. Но рядом с этим изощрением техники должно пойти -- будем на это надеяться -- развитие истинного и широкого человеколюбия на суде, равно далекого и от механической нивелировки отдельных индивидуальностей, и от черствости приемов, и от чуждой истинной доброте дряблости воли в защите общественного правопорядка. Тогда главное внимание с полным основанием обратится на изучение нравственных начал уголовного процесса -- и центр тяжести учения о судопроизводстве перенесется с хода процесса на этическую и общественно-правовую деятельность судьи во всех ее разветвлениях. Задача уголовного суда состоит в исследовании преступного деяния и в справедливом приложении к человеку, признанному виновным, карательного закона. Но суд не механизм и не отвлечение от жизни, а живой и восприимчивый организм, приходящий в самое непосредственное и богатое разнообразными последствиями соприкосновение с явлениями общежития. Он осуществляется судьею -- в общении с другими сотрудниками или единолично. На различных ступенях уголовного процесса, исследуя преступное дело и связывая с ним личность содеятеля, оценивая его вину и прилагая к ней мерило уголовной кары, наблюдая, чтобы эта оценка была совершаема по правилам, установленным для гарантии как общества, так и подсудимого, судья призван прилагать все силы ума и совести, знания и опыта, чтобы постигнуть житейскую и юридическую правду дела. Облекая эту правду в определенные формы, он должен способствовать, в каждом отдельном случае, восстановлению поколебленного правопорядка. Как бы хороши ни были правила деятельности, они могут потерять свою силу и значение в неопытных, грубых или недобросовестных руках. Чем больше оттенков в своем практическом применении допускают эти правила, чем глубже касаются они личности и участия человека, чем более важным интересам общественной жизни они служат, тем серьезнее представляется вопрос -- в чьи руки отдается приложение этих правил и при каких условиях. Недаром народная житейская мудрость создала поговорку: "Не суда бойся, бойся судьи!" Известный французский криминалист Ортолан указывает на то, что честный гражданин еще может не подпасть под действие дурных уголовных законов, но он лишен средств избежать дурного отправления правосудия, при котором самый обдуманный и справедливый уголовный закон обращается в ничто. Вот почему центром тяжести организации уголовного правосудия должен быть признан судья с теми неизбежными условиями, в которые его ставит разумное законодательство, и с теми типическими чертами, которыми его снабжает общественное правовое и нравственное чувство. Постановка звания судьи, пределы свободы его самодеятельности, обязательные правила его действий и нравственные требования, предъявляемые к нему, дают ясную картину состояния уголовного правосудия в известное время и в известном месте. Отношение общественного мнения к судьям рисует, в общих чертах, и характер производимого ими суда. Знаменитая фраза, которую Бомарше вкладывает в уста своего героя: "Я верю в вашу справедливость, хотя вы и представитель правосудия", с яркостью указывает, в каких подкупных и трусливых руках было производство суда в современной ему Испании, а крик отчаяния, вырвавшийся у Де-Сеза: "Я ищу судей -- и нахожу лишь обвинителей", характеризует чуждые правосудию чувства, овладевшие конвентом во время суда над "Людовиком Капетом". Таким образом, изучение судопроизводства с точки зрения судейской деятельности должно распадаться на изучение: а) необходимых свойств этой деятельности, выражающейся главным образом в постановлении приговора, заключающего в себе вывод о виновности на основании внутренного убеждения судьи, толкование закона в приложении к данному случаю и определение меры наказания; б) необходимых условий этой деятельности и в) поведения судьи по отношению к лицам, с которыми он приходит в соприкосновение вследствие своей деятельности. В первом отношении прежде всего особенного внимания заслуживает та роль, которую должно играть в выработке приговора внутреннее убеждение судьи. Ближайшее знакомство с типом судьи в его историческом развитии показывает, что, имея задачею быть живым выразителем правосудия, судья не всегда, однако, принимал одинаковое участие в исследовании истины, и роль, которая отводилась его внутреннему убеждению как основанию приговора, не была однородна в разные исторические периоды. Народный суд гелиастов под председательством архонта в древней Греции, присяжные судьи (judices jurati) под руководством претора в Риме до IV века до Р. X. и франкогерманский суд лучших людей, созываемый вождем мархии, являются представителями чисто обвинительного начала и решают судебный спор лишь по тем доказательствам, которые представлены истцом-обвинителем и ответчиком-обвиняемым. К доказательствам греческого и римского процессов -- задержанию с поличным, собственному Признанию и показаниям свидетелей -- эпоха leges barbarorum {Законы варваров (лат.).} присоединяет свои, выдвигая на первый план очистительную присягу подсудимого и поручителей за него из свободного сословия, с заменою ее ордалией, т. е. испытанием огнем, водою и железом. Феодальная система передает суд в руки сеньора, патримониального владельца, по уполномочию которого его заместитель (во Франции -- бальи) судит обвиняемого при сотрудничестве определенного числа равных последнему по званию людей. Процесс остается тем же, но в числе доказательств преобладает судебный поединок, получающий особенное развитие в XI и XII столетиях и почти совершенно упраздняющий свидетельские показания. Так совершается постепенный переход от свободы внутреннего убеждения -- при ограниченном круге доказательств--древнего народного судьи к внешней задаче судьи феодального, которая характеризуется отсутствием или, вернее, ненадобностью внутреннего убеждения в виновности или невиновности подсудимого. Вместо суда человеческого этот вопрос решает суд Божий, выражающийся в наличности или отсутствии несомненных признаков виновности, состоящих в следах ожогов, в победе противника во время "поля" и т. д. Судья, определяя, "а чьей стороне истина, не исследует вины и не основывает своего приговора на сопоставлении и взвешивании внутренней силы доказательств: поличное, ордалия, поединок и даже собственное сознание такой работы по тогдашнему взгляду вовсе не требуют. Сплочение государств в одно целое и торжество монархического единства над феодальною раздробленностью объединяют и суд, сосредоточивая его в руках специальных судей, назначаемых от короны. Их роль изменяется. Подобно служителям церкви, имевшим свой особый, инквизиционный процесс, коронные судьи начинают разыскивать доказательства преступления и доискиваться виновности подсудимого. Под влиянием церкви, которая все более и более сливается с государством, устраняются кровавые доказательства. Исчезают всякие следы ордалий, не назначается более судебных поединков. Но связанное с проповедью мира и человеколюбия влияние церкви на светский суд привело к обратному результату, усвоив этому суду приемы и обстановку своих исследований. Очищенная церковью от воззрений феодального времени, система доказательств сосредоточилась на показаниях, и прежде и главнее всего, на собственном сознании и оговоре. Это сознание надо добыть во что бы то ни стало -- не убеждением, так страхом, не страхом, так мукою. Средством для этого является пытка. Употреблявшаяся в античном мире и в феодальную эпоху очень редко и лишь относительно рабов и несвободных, пытка становится универсальным средством для выяснения истины. Судья допытывается правды и считает за нее то, что слышит из запекшихся от крика и страданий уст обвиняемого, которому жмут тисками голени и пальцы на руках, выворачивают суставы, жгут бока и подошвы, в которого вливают неимоверное количество воды. Этого нельзя делать всенародно -- и суд уходит в подземелье, в застенок. Там заносит он в свои мертвые и бесцветные записи признания, данные с судорожными рыданиями или прерывающимся, умирающим шепотом. Отсюда -- отсутствие очевидно бесполезной защиты, безгласность, письменность и канцелярская тайна. Очевидно, что и тут внутреннему убеждению судьи очень мало места. Если только он убежден, что пытка есть спасительное средство для получения истины -- а в этом горячо убеждены, в лице выдающихся юристов, все судьи того времени--то решает дело не его совесть, а физическая выносливость подсудимого. Это время можно назвать временем предвзятости внутреннего убеждения. Человечество, однако, движется вперед, и к концу своего свыше трехвекового господства пытка сначала регулируется и сокращается и, наконец, исчезает с мрачных процессуальных страниц. Развивавшаяся рядом с нею система формальных, предустановленных доказательств заменяет ее и господствует повсюду более или менее неограниченно до введения суда присяжных. Эта система дает в руки судье готовый рецепт, где установлены заранее виды и дозы доказательных средств, необходимых для излечения подсудимого от недуга, называемого преступлением. Задача судьи сводится к механическому сложению и вычитанию доказательств, вес и взаимная сила которых заранее определены, причем даже и для сомнения есть определенные, формальные правила. Хотя при господстве розыскного, следственного процесса судебная власть сама собирает доказательства, но, собрав их, она не дает судье права свободно сопоставлять и сравнивать их, руководясь внутренним убеждением, а указывает ему для этого готовое непреложное мерило. Время господства системы формальных доказательств может быть названо временем связанности внутреннего убеждения судьи. Новое время дает, наконец, надлежащую свободу убеждению судьи, возвращая его в положение античного судьи, но обставляет его личность и деятельность условиями и требованиями, которые обеспечивают, по мере возможности, правильность отправления правосудия. Розыск доказательств, в самом широком смысле слова, производит судья, вооруженный опытом и знанием, и свою работу передает другим судьям, которые уже ее оценивают, присутствуя при совокупной работе сторон по разработке этих доказательств. При этом следственно-обвинительном производстве вывод о виновности является результатом сложной внутренней работы судьи, не стесненного в определении силы доказательств ничем, кроме указаний разума и голоса совести. Притом, по важнейшим делам судебная власть зовет в помощь общество, в лице присяжных заседателей, и говорит этим обществу: "Я сделала все, что могла, чтобы выяснить злое дело человека, ставимого мною на твой суд,-- теперь скажи свое слово самообороны или укажи мне, что, ограждая тебя, я ошибалась в его виновности". Повсеместное отсутствие требований от присяжных мотивировки их решения есть самое яркое признание свободы судейского убеждения. Но, ставя высоко эту свободу как необходимое условие истинного правосудия, надо не смешивать ее с произволом, с усмотрением судьи, лишенным разумного основания и не опирающимся на логический вывод из обстоятельств дела. Свобода внутреннего убеждения состоит по отношению к каждому доказательству в том, что доказательство это может быть принято судьею за удостоверение существования того или другого обстоятельства лишь тогда, когда, рассмотрев его, обдумав и взвесив, судья находит его по источнику и содержанию не возбуждающим сомнения и достойным веры; по отношению ко всем доказательствам вместе -- в том, что сопоставление, противупоставление и проверка одних доказательств другими совершается не по заранее начертанной программе, а путем разумной критической работы, ищущей доступной человеку степени правды, и одной правды, как бы, в некоторых случаях, ни было тяжело подчинить свое личное чувство последовательному выводу сознания. Судья -- орган государства. Оно смотрит на него как на средство ближе и правильнее исполнить свою задачу охранения закона. Напряжение душевных сил судьи для отыскания истины в деле есть исполнение поручения государства, которое, уповая на спокойное беспристрастие его тяжелого подчас труда, вверяет ему частицу своей власти. Поэтому оно ждет от судьи обдуманного приговора, а не мимолетнего мнения, внушенного порывом чувства или предвзятым взглядом. Для правосудия является бедствием, когда в приговорах stat pro ratione voluntas {Решение зависит от личного произвола (лат.). }. Поэтому судья, решая дело, никогда не имеет ни права, ни нравственного основания говорить: "Sic volo, sic jubeo!" -- Я так хочу. Он должен говорить, подобно Лютеру: "ich kann nient anders!" -- Я не могу иначе, не могу потому, что и логика вещей, и внутреннее чувство, и житейская правда, и смысл закона твердо и неуклонно подсказывают мне мое решение, и против всякого другого заговорит моя совесть, как судьи и человека. Постановляя свой приговор, судья может ошибаться; но если он хочет быть действительно судьею, а не представителем произвола в ту или другую сторону, он должен основывать свое решение на том, что в данное время ему представляется логически неизбежным и нравственно-обязательным. Тот же Лютер объясняет, что "грех против духа святого" состоит в "дьявольском упорстве", с которым человек, раз разубедившись в чем-либо, не хочет быть разубежденным. "Я узнал этот грех,-- прибавляет он с иронией,-- лишь когда стал ученым доктором..." Одно внутреннее убеждение, не стесненное обязательными правилами или формальными указаниями, не может, однако, обеспечить справедливости решений. В самом судье и во внешних обстоятельствах могут лежать причины к тому, чтобы судья не умел или не мог применить к делу всю полноту внутреннего своего убеждения или дать ему правильный исход. Человеку свойственны увлечения, создающие односторонний взгляд на вещи, в его деятельности возможны ошибки, недосмотры и неверное понимание предметов сложных или необычных. Наконец, судья может страдать недостатком, столь часто встречающимся у нас и названным Кавелиным "ленью ума". Эта лень ума, отказывающегося проникать в глубь вещей и пробивать себе дорогу среди кажущихся видимостей и поверхностных противоречий, особенно нежелательна ввиду того, что в деле суда достоверность вырабатывается из правдоподобности и добывается последовательным устранением возникающих сомнений. Благодетельный и разумный обычай, обратившийся почти в неписаный закон, предписывает всякое сомнение толковать в пользу подсудимого. Но какое это сомнение? Конечно, не мимолетное, непроверенное и соблазнительное по легко достигаемому при посредстве его решению, являющееся не плодом вялой работы ленивого ума и сонной совести, а остающееся после долгой, внимательной и всесторонней оценки каждого доказательства в отдельности и всех их в совокупности, в связи с личностью и житейскою обстановкою обвиняемого. С сомнением надо бороться -- и победить его или быть им побежденным, так, чтобы в конце концов, не колеблясь и не смущаясь, сказать решительное слово -- "виновен" или "нет"... Итальянский процесс, установляя парламентский, а не судебный способ подачи голосов присяжными заседателями, в силу которого последним предоставляется воздержаться от подачи голоса, опуская в урну белые бумажки, потворствует, ко вреду для правосудия, такой бездеятельности ума и совести, создавая почву для той инертности духа, которая, вместе с жадным исканием подчинения авторитету и с рабством пред своею чувственною природою, составляет, по учению Фихте, один из главнейших пороков человечества. Но опасности, грозящие выработке правильного приговора, могут исходить не только из личных свойств судьи, они могут лежать вне судьи, влияя пагубным для правосудия образом на спокойствие решения и его независимость от посторонних личных соображений. Приказание, идущее от имущих власть, и возможность удалить судью от его дела или вовсе лишить его привычной деятельности и настойчивые, влиятельные просьбы и внушения способны создать в судье постоянную тревогу за свое положение вообще, опасение последствий своего предстоящего решения и страх по поводу уже состоявшегося. К судье следует предъявлять высокие требования не только в смысле знания и умения, но и в смысле характера, но требовать от него героизма невозможно. Отсюда необходимость оградить его от условий, дающих основание к развитию в нем малодушия и вынужденной угодливости. Отсюда несменяемость судьи, дающая честному, строго исполняющему свои обязанности человеку безупречного поведения возможность спокойно и бестрепетно осуществлять свою судейскую деятельность. Положение, при котором судья может совершенно не помышлять о своем завтрашнем дне, а думать лишь о завтрашнем дне судимого им обвиняемого, положение, характеризуемое знаменитыми словами "la cour rend des arrêts et pas des services" {Суд выносит решения, а не оказывает услуг (фр.). },-- есть одно из лучших ручательств правильности приговоров. Есть, однако, другой вид давления на судью, от которого его должна ограждать не одна несменяемость, но и другие нравственные условия исполнения долга. Это давление окружающей среды, выражающееся весьма многообразно и вместе неуловимо, создающее около судьи, в его общественной жизни ту атмосферу, которая стремится властно повлиять на исход его работы по тому или другому отдельному делу или ряду дел. Под видом "общественного мнения" судье указывается иногда лишь на голос "общественной страсти", следовать которому в судебном деле всегда опасно и нередко недостойно. Судья должен стоять выше этого в выполнении своей высокой задачи, основанной не на временных и преходящих впечатлениях, а на вечных и неизменных началах правосудия. Забывая мудрый совет глубокого мыслителя и юриста Бентама, указывающего, что, исполняя свой долг, судья должен иногда идти против вожделений толпы, говоря себе: "sibilat, at ego mihi plaudo" {Народ меня осмеивает, но я себе рукоплещу (лат.). }, судья, боясь общего неудовольствия, утраты популярности и трудной аналитической работы ума, может пожелать во мнении пестрого и волнующегося большинства найти легкий и успешный исход для своей заглушённой на время совести и умыть себе руки. Такие судьи бывали, и имена некоторых приобрели себе бессмертие. В одной старой и чудной книге, пережившей века, рассказан процесс, произведенный таким судьею и под влиянием таких указаний. Это было 1872 года назад. Судью звали Понтий Пилат. Иногда, не вдумавшись глубоко в смысл судебной деятельности присяжных заседателей, в них хотят видеть представителей общественного мнения по данному делу. Это совершенно ошибочно. Было бы очень печально, если бы присяжные приносили в суд это уже заранее сложившееся мнение, мнение, которое чрезвычайно подвижно, склонно увлекаться, бывает бессознательно игрушкою в руках своих развратителей или ловких агитаторов, сегодня превозносит то, что еще вчера топтало в грязь, и, будучи часто справедливым в своих вкусах, иногда бывает жестоко несправедливо в поверхностной оценке фактов и побуждений. Недаром закон предостерегает присяжных от мнений, сложившихся вне стен суда, и вносит это предостережение даже в текст их присяги. Те, кто разделил трудные судейские обязанности с присяжными, знают, что последние служат не представителями мимолетного мнения плохо осведомленной массы, а являются выразителями общественной совести, веления которой коренятся в глубине правового миросозерцания народа и в каждом данном случае применяются к оценке совокупности всех обстоятельств дела. Но кроме давления на имеющий состояться приговор возможны тягостные упреки судье, отчуждение от него отдельных личностей и даже мщение ему по поводу постановленного им или при его участии приговора. Это в особенности применимо по отношению к присяжным заседателям, почерпнутым из общественного моря и снова в него возвращающимся. Вот почему закон, ограждая свободу убеждения присяжных, установляет строгие правила о тайне их совещаний. Уголовный приговор обыкновенно выражает собою мнение большинства, которому должно подчиняться меньшинство, не утрачивая самостоятельности своего взгляда и оставляя его след в особых мнениях, но судебные обычаи и приличия требуют, чтобы судья, оставшийся в меньшинстве, не разглашал без нужды своего несогласия с состоявшимся решением, давая тем пищу страстям и праздному любопытству. Так называемые "судебные ошибки" далеко не всегда бывают следствием бессознательного заблуждения или несчастного стечения обстоятельств. История знает помимо явно пристрастных, жестоких и бездоказательных приговоров, постановленных в угоду рассчитанному мщению или политическим страстям, приговоров, горящих на ее страницах, как несмываемое кровавое пятно на руке леди Макбет, еще и такие, где в оценке доказательств невольно чувствуется влияние на судей предвзятых мнений окружающей среды. Такие приговоры, представляя, по прекрасному выражению канцлера Дагессо, "общественное бедствие", многие годы тревожат совесть сменяющихся поколений и взывают к их правосудию, в то время, когда по приговорам первого рода история -- этот testis temporum, vita memoriae, lux veritatis {Свидетель прошлого, живая память, свет правды (лат.). } -- давно уже постановила свое оправдательное решение несчастным подсудимым. Вернемся от этих условий деятельности судьи к свойствами его приговора. Несомненно, что не одна оценка доказательств и вывод из нее предлежат судье. Не менее важную задачу составляет подведение установленной судьею виновности под определение карательного закона и приложение справедливой меры наказания. Правильному применению и толкованию закона судьею грозят в жизни обыкновенно две крайности: или судья выходит из пределов своей деятельности и стремится стать законодателем, заменяя в своем толковании существующий закон желательным, или же он опирается на одну лишь букву закона, забывая про его дух и про мотивы, его вызвавшие. Но работа законодателя, исполняемая судьею, всегда поспешна, одностороння и произвольна. Конкретный случай слишком действует на чувство и в то же время обыкновенно представляет очень скудный материал для безличных обобщений, на которые, однако, опирается работа составителя закона. Законодательная деятельность в своей вдумчивой и медлительной, по самому своему существу, работе уподобляется старости, о которой поэт сказал, что она ходит "осторожно и подозрительно глядит". Пестрые явления и новые потребности мимо бегущей жизни обгоняют закон с его тяжелою поступью. Судье легко и извинительно увлечься представлением о том новом, которому следовало бы быть на месте существующего старого, и в рамки настоящего постараться втиснуть предполагаемые веления желанного будущего. Этот прием приложения закона с точки зрения de lege ferenda {Законодательное предположение (лат.). } вместо de lege lata {Существующий закон (лат.). }, однако, грозит правосудию опасностью крайней неустойчивости и случайности, так как каждый судья будет склонен невольно вносить в толкование закона свои личные вкусы, симпатии и антипатии и равномерность приложения закона заменять произволом и неравномерностью усмотрения. С другой стороны, автоматическое применение закона по его буквальному смыслу, причем судья не утруждает себя проникновением в его внутренний смысл, обличающий намерение законодателя, и находит бездушное успокоение в словах dura lex, sed lex {Суров закон, но это -- закон (лат.). }, недостойно судьи, хотя во многих практических случаях может оказаться для него не только удобным, но даже и выгодным. Для понимания и толкования закона необходима самодеятельность судьи и вдумчивая работа. Материальное уголовное право, установляя применение наказания по аналогии, вменяет судье в обязанность оценивать преступления по их важности и роду, т. е. входить в разбор того, почему и для чего обложил закон тот или другой род преступных деяний известным наказанием. Судебные уставы в статьях 9 и 10 Устава гражданского судопроизводства и 12 и 13 Устава уголовного судопроизводства требуют, чтобы разрешение дела ни в каком случае не останавливалось под предлогом неполноты, неясности или противоречия законов, предписывая судебным установлениям основывать свое решение на общем смысле последних. А этот общий смысл постигается лишь сопоставлением законов между собою, изучением системы их распределения и историко-бытовых источников их происхождения. Сколько здесь серьезной работы для судьи, какой сложный материал для его мышления! В этом же общем смысле должен искать судья разъясняющие указания при применении закона вообще. Язык закона скуп и лаконичен, и краткие его определения требуют подчас вдумчивого толкования, которое невозможно без проникновения в мысль законодателя. Эта сторона деятельности судьи, особливо кассационной его деятельности, представляет особую важность. Она образует живую связь между уголовным законом и практическими проявлениями нарушения ограждаемых им интересов, она дает драгоценный материал для назревших законодательных работ, она указывает и на незаполненные пробелы в существующих карательных определениях, и на то, в каком направлении и смысле их следует заполнить. Поэтому ни в какой другой стадии судейской деятельности, как в этой, в стадии толкования и применения закона, не представляется случая проявиться той разумной человечности, которая составляет один из элементов истинной справедливости. Можно с полным основанием сказать, что не область вывода о виновности из обстоятельств дела, а именно область применения закона есть та, в которой наиболее осязательно и нравственно-ободрительно может проявляться самостоятельность судьи и независимость его от нагнетающих его совесть влияний. Наша кассационная практика представляет ряд примеров толкования мотивов закона и вкладывания в его сжатую форму обширного жизненного содержания. Достаточно указать на толкование понятий о совращении в раскол, о служебном подлоге, о посягательстве на честь и целомудрие женщин, о клевете и опозорении в печати и т. п. Так, например, Уложение о наказаниях говорит о взыскании за клевету, не определяя содержания этого понятия, и Сенату пришлось прежде всего разъяснить, что под клеветою разумеется заведомо ложное обвинение кого-либо в деянии, противном правилам чести. Жизнь показала, однако, что такие обвинения, нередко грозящие самыми тяжкими последствиями неповинному и составляющие "поджог его чести", размеров и пределов которого не может предусмотреть и ограничить даже и сам клеветник, очень часто распространяются с бессовестным легкомыслием, с преступною доверчивостью ко всякому случаю, дающему пищу злорадному любопытству. Пришлось пойти дальше и разъяснить, что под клеветою должно быть понимаемо не только заведомо ложное, но и не заведомо истинное обвинение в деянии, противном правилам чести. Но жизнь, в своем вечном движении, поставила вскоре другой вопрос. Было распространено с умыслом не заведомо верное известие о получении образованным и воспитанным случайным посетителем ресторана пощечин и о последовавшем затем выталкивании его вон. Оскорбитель защищался тем, что, делая сообщение непроверенного и лживого слуха, он не обвинял обиженного в каком-либо действии, противном правилам чести, так как получение пощечины не есть действие получившего ее, и, следовательно, здесь не может быть оснований для обвинения в клевете. Пришлось снова пойти дальше -- и явилось разъяснение нашего кассационного суда о том, что и тут наличность клеветы, так как было разглашено ложное обстоятельство о таком обращении с жалобщиком, которое ложится тяжким пятном на личное достоинство подвергшегося такому обращению, приводя к неизбежному выводу, что это поругание его чести вызвано его собственными действиями, при которых он сам своею честью не стеснялся и ею не дорожил. Действующее Уложение составлено тогда, когда не только наша, но, по-видимому, и западная жизнь еще не знали одного из отвратительнейших преступлений, чрезвычайно распространившихся в последнее время. Это так называемый шантаж, т. е. вымогательство денег и иных услуг под угрозою сообщения кому-либо или во всеобщее сведение обстоятельств, могущих разрушительно повлиять на честь, имущество или семейное спокойствие подвергающегося вымогательству. Нельзя оставлять безнаказанным шипение змеи, заползающей, ради гнусного прибытка, в чужую частную жизнь -- и Сенат, в ряде решений, подвел шантаж под покушение на мошенничество. Признавая, что самоубийство может иногда быть следствием жестокого обращения, уголовный закон, в ст. 1476 Уложения, карает родителей, опекунов и других облеченных властью лиц за побуждение жестоким злоупотреблением этою властью подчиненных им лиц к посягательству на свою собственную жизнь. В крестьянском семействе повесилась сноха, доведенная до отчаяния притеснениями свекра и свекрови. По закону -- последние лица, не будучи родителями, в то же время не облечены никакою властью над женою сына. Но не так в действительной жизни -- и Сенат отверг жалобу осужденных по 1476 статье Уложения, признав, что по установившемуся в сельском быту обычаю глава семейства, живущего нераздельно, имеет над всеми принадлежащими к семье власть не только домохозяина, но и родителя и в случаях злоупотребления ею подходит под карательное определение закона. К важнейшим обязанностям судьи относится и избрание рода и меры наказания. Законодатель, руководствуясь нравственными и общественными идеалами, потребностями государства и целями общежития, из ряда сходных житейских явлений выводит одно типическое понятие, которое и называет преступлением, облагая определенным в своих крайних границах наказанием. Судья это типическое понятие прилагает к отдельным случаям жизни, облеченным в плоть и кровь. Поэтому ему нужна наблюдательность, уменье оценивать подробности и способность прислушиваться не только к голосу разума, но и к предстательству сердца. Наказание есть не только правовое, но и бытовое явление, и его нельзя прилагать механически ко всякому однородному преступлению одинаково. Карая нарушителя закона, суд имеет дело не с однообразною формулою отношения деятеля к деянию, а обсуждает так называемое "преступное состояние", представляющее собою в каждом отдельном случае своего рода круг, в центре которого стоит обвиняемый, от которого к окружности идут радиусы, выражающие, более или менее, все стороны его личности и житейского положения -- психологическую, антропологическую, общественную, экономическую, бытовую, этнографическую и патологическую. Для правильной оценки этого состояния не может быть общего, равно применимого мерила, и механически прилагаемое наказание без соображения движущих сил, приведших к преступлению, было бы в огромном числе случаев великою несправедливостью. Поэтому все лучшие современные уголовные законодательства, а в том числе наш Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, и наше новое Уголовное уложение, стремятся, по возможности, освободить судью от внешних пут и дать ему широкий простор в избрании наказания, доверяя в этом случае его житейской опытности и его судейской совести. В последние годы по этому вопросу то тут, то там -- у нас, в Пруссии, в Италии -- замечается некоторая реакция против этой свободы, предоставляемой судье. В ней хотят некоторые видеть лишь поле для легального произвола, могущего часто идти вразрез с истинными намерениями законодателя. Но даже и там, где закон ставит строгие и тесные правила в выборе наказания, он предоставляет судье право признавать смягчающие обстоятельства, существенно влияющие на меру и на степень наказания, не говоря уже о том, что наше действующее Уложение во многих случаях разрешает судье выбрать одно из двух и даже трех альтернативных наказаний, весьма различных по значению и по тяжести при своем практическом осуществлении. Доверие к судье есть необходимое условие его деятельности. Он не стоит к уголовному законодателю в положении приказчика, со стороны которого можно опасаться растраты хозяйского добра. Он живой и самостоятельный выразитель целей законодателя в приложении их к явлениям повседневной жизни. Между указаниями его совести и произволом есть огромная разница. То, что называется "судейскою совестью", есть сила, поддерживающая судью и вносящая особый, возвышенный смысл в творимое им дело. Условия ее проявления прекрасно изображены в присяге судей и присяжных заседателей. С ее голосом надо считаться, под угрозою глубокого душевного разлада с собою... С непосредственным приложением ее голоса к решению каждого дела связаны и трудные, и сладкие минуты. Последние бывают тогда, когда на закате своей трудовой жизни, вспоминая отдельные эпизоды своей деятельности, судья имеет возможность сказать себе, что ни голос страсти, ни посторонние влияния, ни личные соображения, ни шум, ни гул общественного возбуждения -- ничто не заглушало в нем сокровенного голоса, не изменяло его искреннего убеждения и не свело его с намеченного судейским долгом пути действительного право судия Особенно важна в нравственном отношении область изучения поведения судьи, ибо исполнение судьею своего служебного долга -- охранение независимости своих решений и стремление вложить в них всю доступную ему справедливость -- не исчерпывают еще всей полноты его задачи. Современный процесс ставит судью лицом к лицу с живым человеком. Гласность и устность внесли в судебное производство начало непосредственного восприятия материала для суждения. Они расшевелили и разметали по сторонам тот ворох бумаг, докладов, протоколов, проектов, резолюций и т. п., под которым был прежде погребен живой человек, становившийся лишь нумером дела. Он встал из-под этого нагромождения письменной работы, стиравшей его личные краски, и предстал пред судьею вместе со своими фактическими обличителями и заступниками--свидетелями. Отсюда возник новый элемент судейской деятельности -- поведение судьи по отношению к людям, с которыми он призван иметь дело. Это поведение не есть простая совокупность поступков, следующих один за другим в порядке времени, это есть систематический и последовательный ряд деяний, связанных между собою одним и тем же побуждением и одною и тою же целью. Иными словами, это есть сознательный образ действий, одинаково применимый ко всем разнообразным случаям судебной и судебно-бытовой жизни, предусмотреть и предустановить которые заранее невозможно. Поэтому положительный закон, говорящий об отправлении уголовного правосудия, не в силах начертать образ действий судьи во всех его проявлениях. Да это и не входит в его задачу. Он может и должен говорить лишь о порядке, внешнем характере и содержании отдельных судебных обрядов и процедур, распоряжений и постановлений. Он намечает служебные обязанности органов правосудия по отношению к исследованию преступления и к соблюдению законных условий, при которых совершается постепенный переход нарушителя общественного правопорядка из заподозренного в обвиняемого, из обвиняемого в подсудимого и из подсудимого в осужденного. В деятельности судьи, однако, должны сливаться правовые и нравственные требования. Правила для внешних деяний, в своем практическом осуществлении, неминуемо отражают на себе и внутренний строй души того, кто их осуществляет, ибо в каждом судебном действии, наряду с вопросом, что следует произвести, возникает не менее важный вопрос о том, как это произвести. Чтобы не быть простым орудием внешних правил, действующим с безучастною регулярностью часового механизма, судья должен вносить в творимое им дело свою душу и, наряду с предписаниями положительного закона, руководиться безусловными и вечными требованиями человеческого духа. Такие требования указаны Кантом, этим Петром Великим новой философии, раскаты мощной мысли которого слышатся до сих пор во всех позднейших учениях о проявлениях человеческого духа, Кантом, которого в заседании петербургского философского общества профессор Котляревский остроумно назвал "узловою станциек" новейшей философии". Практический разум, т. е. обращенный не на внешний мир, а на изучение побуждений человеческой воли, открывает, согласно возвышенному и глубокому учению Канта, в душе нашей нравственный закон, безусловный, не зависимый от внешних требований, но подчиненный внутренней необходимости. Не личное счастие лежит в основе его указаний, не отдаленные цели мирового развития и, не успех в борьбе за существование, приносящие в жертву отдельную личность, а счастье ближнего и собственное нравственное совершенство. Стремление к тому и другому составляет нравственный долг человека, которому надлежит поступать так, чтобы правила его действий могли стать принципами действий других людей, т. е. могли бы быть возведены во всеобщий обязательный для всех закон. Осуществление безусловных требований нравственного долга выражается, прежде всего, в уважении к человеческому достоинству и в любви к человеку как к носителю нравственного закона, того закона, создание которого, вместе с видом звездного неба, наполняло душу великого мыслителя восторгом и верою в бессмертие души. Отсюда вытекает справедливое отношение к человеку, выражающееся в сознательном и беспристрастном поставлении себя на его место в каждом данном случае и в воздержании от того, чтобы делать разумное существо не целью, a средством для достижения посторонних и своих личных целей. В осуществлении справедливости и в связи с деятельною любовью нравственный долг сливается с руководящим началом христианства, предписывающего возлюбить ближнего, как самого себя. Вот почему, наряду со служебным долгом судебного деятеля, вырастает его нравственный долг. Он предписывает никогда не забывать, что объектом действий этого деятеля является прежде всего человек, имеющий никем и ничем не отъемлемые права на уважение к своему человеческому достоинству. Всякое поругание последнего есть, неизбежно, поругание и своей собственной души, в ее высочайшем проявлении -- совести. Оно не проходит даром -- и рано или поздно оживает в тяжких, гнетущих сознание, образах, отогнать которые уже нельзя поздним или даже и совершенно невозможным исправлением своего прежнего отступления от возопившего впоследствии в душе нравственного закона. Правосудие не может быть отрешено от справедливости, а последняя состоит вовсе не в одном правомерном применении к доказанному деянию карательных определений закона. Судебный деятель всем своим образом действий относительно людей, к деяниям которых он призван приложить свой ум, труд и власть, должен стремиться к осуществлению нравственного закона. Забвение про живого человека, про брата во Христе, про товарища в общем мировом существовании, способного на чувство страдания, вменяет в ничто и ум, и талант судебного деятеля, и внешнюю, предполагаемую полезность его работы! Как бы ни было различно его общественное положение сравнительно с положением тех, кого он призывает пред свой суд, как бы ни считал он себя безупречным не только в формальном, но и в нравственном отношении, в его душе должно, как живое напоминание о связи со всем окружающим миром, звучать прекрасное выражение браминов: "tat twam asi!" -- это тоже ты -- ты в падении, ты в несчастии, ты в невежестве, нищете и заблуждении, ты в руках страсти! Вот почему необходимо при изучении уголовного процесса обращать внимание на то, как и в чем выражается в нем указываемая Гегелем объективная нравственность -- Sittlichkeit и должна проявляться нравственность субъективная -- Moralität. Таким путем можно выяснить, как надлежит поступать, чтобы шаги судебного деятеля по пути к целям правосудия не противоречили нравственному долгу человека. Пределы и задачи настоящего очерка не допускают приведения умозрительных доказательств происхождения нравственности и последовательного вывода ее оснований из тех или других коренных положений. Едва ли, однако, можно спорить против того, что нравственность, как ряд непринудительных, но тем не менее подчас весьма властных требований, вытекающих из общежития, существует, причем эти требования в различные исторические эпохи меняются в форме своего осуществления и во взгляде на свой источник. То обстоятельство, что Кант и Гегель, Герберт Спенсер и Гефдинг, Соловьев и Гюйо существенно разноречат в своем учении о проис хождении нравственности, почти сходясь в учении о ее содержании, доказывает, что она не есть что-либо придуманное и отвлеченное, а действительно существующее, дающее себя чувствовать на каждом шагу и тесно переплетенное со множеством явлений нашей личной и общественной жизни. Само процессуальное право признает законность вторжения в область своего применения требований нравственности и старается, в тех случаях, где эти требования можно осуществить прямыми предписаниями, дать им необходимое выражение. Так, например, оно признает, что ради целей земного правосудия нельзя ослаблять или нарушать священные узы, связывающие людей между собою и с верховным судьею их поступков. Поэтому, в силу ст. 705 Устава уголовного судопроизводства, супруг подсудимого, родственники по прямой линии, восходящей и нисходящей, родные его братья и сестры могут устранить себя от дачи показаний по делу о нем. Закон щадит те чувства, которые, даже при сознании свидетелем виновности подсудимого или наличности изобличающих его фактов, заставляли бы нередко сердце дающего показание обливаться слезами и кровью или искать облегчения своего тяжкого положения во лжи. В человеческом взгляде закона на таинственный голос крови или супружеской привязанности заключается даже как бы признание допустимости лжи, которая, в известных случаях, более близка к внутренней правде жизни, чем объективная и холодная истина. Вследствие этого даже и в тех случаях, когда близкие кровные родственники и супруги не устраняют себя от свидетельства, т. е. в сущности когда они хотят помочь своим показанием подсудимому, закон, снисходя к понятной и возможной с их стороны неправде, оберегает их от клятвопреступления, предписывая допрашивать их без присяги, а в случае доказанной лживости такого показания подвергает, на основании 944 статьи Уложения, виновного, желавшего спасти прикосновенного к делу близкого родственника или супруга, лишь кратковременному аресту. Точно так же вовсе не допускаются к свидетельству, согласно статьям 93 и 704 Устава уголовного судопроизводства, священники по отношению к признанию, сделанному на исповеди, и защитники -- по отношению к признанию, сделанному им подсудимыми во время производства о них дел. Закон строго поддерживает церковное правило, обнародованное у нас в 1775 году: "Да блюдет пресвитер исповеданного греха никому да не откроет, ниже да не наметит в генеральных словах или других каких приметах, по точию, как вещь запечатленную держит у себе, вечному предав молчанию". Он признает, что священник, вещающий кающемуся: "Се Христос невидимо стоит, приемля исповедание твое, не устрашимся, ниже убойся и да не скроеши что от мене, но не обинуяся рцы вся, да приемлеши оставление от Господа, от Него же точию свидетель есмь, да свидетельствую пред Ним вся, елика речеши ми", и затем отпустивший ему грехи, не может уже являться обличителем пред судом земным. Здесь возможность раскрытия преступного дела и установления вины приносится в жертву необходимости сохранить высокое и просветляющее значение исповеди. И закон тысячу раз прав, не допуская искажения таинства покаяния обращением его во временное и случайное орудие исследования преступления! Прав он и в том, что проводит свое запрещение допрашивать священника о тайне исповеди последовательно и неуклонно, не соблазняясь возможностью лукаво предоставить ему лишь отказываться отвечать на такой допрос. Нравственные требования -- этот категорический императив Канта -- должны быть ставимы твердо и безусловно, не оставляя выхода ни для психического насилия, ни для малодушия. Проникнут нравственным элементом закон и в том случае, когда воспрещает спрашивать о сознании подсудимого своему бывшему защитнику, хотя бы первому из них уже и не могла грозить уголовная кара. Между защитником и тем, кто в тревоге и тоске от грозно надвинувшегося обвинения обращается к нему в надежде на помощь, устанавливается тесная связь доверия и искренности. Защитнику открываются тайники души, ему стараются разъяснить свою виновность или объяснить свое падение и свой, скрываемый от других, позор такими подробностями личной жизни и семейного быта, по отношению к которым слепая Фемида должна быть и глухою. К таким юридико-нравственным правилам судопроизводства должно быть отнесено, например, и право подсудимого молчать на суде, причем, согласно 685 статье Устава уголовного судопроизводства, "молчание подсудимого не должно быть принимаемо за признание им своей вины". Закон не требует от подсудимого непременного ответа на все вопросы суда, не грозит ему обращением его молчания в оружие против него, ибо нравственному чувству составителей Судебных уставов претила мысль пользоваться для судебных целей замешательством, неумением или несообразительностью поставленного в безвыходное и психически подавленное положение человека. Есть, однако, много случаев и положений, ускользающих от внешней регламентации закона. Для них не могут быть установлены какие-либо обязательные нормы, законность и невозможность которых Гегель признает, например, в области Sittlichkeit. Здесь все основывается на началах, почерпнутых из области Moralität, на нравственной чуткости судьи, на его житейской опытности, на настойчивом душевном саморазвитии и на искреннем стремлении не только казаться, но и быть справедливым. В частности, в виде примеров можно указать ряд случаев, в которых начала справедливости должны быть вносимы и в способы к ее осуществлению. Так, сюда относится правильное обращение с подсудимым и со свидетелями и облегчение их подчас очень тяжелого и затруднительного положения на суде. Судья не должен забывать, что подсудимый почти никогда не находится в спокойном состоянии. Естественное волнение после долгих, тяжелых недель и месяцев ожидания, иногда в полном одиночестве тюремного заключения, страх пред приговором, стыд за себя или близких и раздражающее чувство выставленности "напоказ" пред холодно-любопытными взорами публики,-- все это действует подавляющим или болезненно возбуждающим образом на сидящего на скамье подсудимых. Начальственный, отрывистый тон может еще больше запугать или взволновать его. Спокойное к нему отношение, внимание к его объяснениям, полное отсутствие иронии или насмешки, которыми так грешат французские президенты суда, а иногда и слово одобрения -- входят в нравственную обязанность судьи, который должен уметь, без фарисейской гордыни, представить себя в положении судимого человека и сказать себе: "at twam asi" {Это -- тоже ты! (санскр.). }. Не меньшего внимания заслуживает и положение потерпевшего, иногда оскорбленного в своих лучших чувствах и своих законных правах. Стоит только представить себе положение обесчещенной девушки, которая не может прекратить раз уже начатого -- и по большей части не ею самою -- дела и должна выдержать подробный перекрестный допрос, отвечая на расспросы о всех судебно-медицинских подробностях учиненного над нею поругания. А положение ее родителей? А душевное состояние тружеников, ставших внезапно нищими благодаря "самовоспособлению" какого-нибудь банковского расхитителя? А отчаяние и боль и понятное раздражение жены, обреченной насильственною смертью мужа на одиночество и беспомощность? и т. п. В практике Петербургского окружного суда был случай, когда в качестве потерпевшей предстала пред судом вдова достойного человека, павшего от руки ее брата, защищая честь и будущность вверенной его попечению девушки. Пред несчастною женщиной, с тремя малолетними сиротами на руках, была поставлена жестокая дилемма -- или отказаться от показаний по 705 статье Устава уголовного судопроизводства и предоставить подсудимому позорить доброе имя убитого, приписывая ему самому гнусные намерения, или подвергнуться проклятию отца, которым последний грозил ей, если она скажет хоть слово против брата... Мать победила в ней дочь -- она дала показание, представ грозною обличительницею брата и лишившись чувств с последним словом своего объяснения Мы можем себе представить ее состояние -- председательствующий судья должен его себе представить, и формальное, безучастное его отношение к такой потерпевшей, не противореча его законным обязанностям, с точки зрения нравственного долга являлось бы бесчеловечным. Наконец, и не затронутые лично делом свидетели требуют уважения к своей личности. Они несут случайную повинность, всегда более или менее тягостную; большинство из них теряется в необычной, торжественной обстановке суда; стороны -- обвинитель и защитник -- склонны всегда к бесцеремонному отношению к свидетелю, к предложению ему ненужных, щекотливых и обидных не по форме, а по своему косвенному смыслу вопросов. Одни свидетели, под влиянием этого, раздражаются и, чувствуя, что их ловят на словах, становятся грубы и принимают вызывающий тон, большинство же теряется и нравственно страдают. Нужно зорко следить за настроением свидетелей; нужно мысленно становиться на их место, умея вернуть спокойствие и самообладание одним, поддержать бодрость в других. Нужно, наконец, терпеливо и с мягкою настойчивостью уметь ограничить словоохотливость свидетеля и направить его к тому, чтобы он излагал свои сведения об известном ему и точные впечатления от виденного и слышанного, а не рассказывал суду, как это делают у нас иногда и развитые люди, бессвязно и с излишними пустыми подробностями ход своего мышления. Председатель нравственно обязан давать свидетелю чувствовать, что он, свидетель, не одинок, не отдан в жертву и что у него есть бдительный защитник и охранитель. Сюда, затем, относятся уважение к науке и ее представителям на суде, чуждое рабскому преклонению пред авторитетом, но чуждое также и самомнению, внушаемому верою в так называемый "здравый смысл"; уважение к законной свободе слова и к дару слова, не допускающее ни употребления этого слова на служение безнравственным теориям, ни стеснения его ненужными перерывами и остановками, по большей части свидетельствующими лишь о начальственной бездарности и способности к трепету. Сюда же относятся, ввиду различных и многообразных неприятных и способных вызвать раздражение впечатлений, сопряженных с ведением дела на суде, воспитание судьею своей воли, "умение властвовать собой" и стремление следовать совету нашего великого поэта, сказавшего "блажен, кто словом твердо правит и держит мысль на привязи свою..." Можно также настойчиво желать, чтобы в выполнение форм и обрядов, которыми сопровождается отправление правосудия, вносился вкус, чувство меры и такт, ибо суд есть не только судилище, но и школа. Здесь этические требования сливаются с эстетическими, оправдывая свою внутреннюю связь, подмеченную некоторыми мыслителями. Особенно обширным является влияние нравственных соображений в таком важном и сложном деле, как оценка доказательств по их источнику, содержанию и психологическим свойствам, как выяснение себе, позволительно ли, независимо от формального разрешения закона, с нравственной точки зрения пользоваться тем или другим доказательством вообще или взятым в конкретном его виде? Достаточно в этом отношении указать на необходимость тщательного анализа видов сознания в виновности, столь однообразного по своей форме и столь различного по побуждениям, к нему приводящим. Какая разница между явкой с повинною вследствие тяжелых угрызений совести, в искренном порыве исстрадавшейся души, и признанием в меньшем преступлении, чтобы сбить с пути следователя или выторговать себе уменьшение наказания! -- между признанием, губительная сила которого распространяется и на того, кому хочется отомстить, кого хочется нравственно похоронить, и восторженным желанием "принять страдание" хотя бы и за вымышленную вину, свойственным некоторым мрачным религиозным энтузиастам! Нравственный долг судьи--не идти слепо по пути "собственного сознания", хотя бы наш старый закон в XV томе Свода и считал его "лучшим доказательством всего света" и хотя бы оно подтверждалось внешними обстоятельствами дела, а свободно, вдумчиво и тревожно исследовать, в чем кроется истинный источник этого доказательства. Возьмем другой пример. Между доказательствами, преимущественно в делах о преступлениях против личности, иногда фигурируют дневники, чаще всего -- подсудимых, редко потерпевших от преступления. Следует ли вообще и если следует, то можно ли безгранично пользоваться дневником как доказательством? Закон положительный отвечает на это утвердительно. По Уставу уголовного судопроизводства, если дневник, в качестве письменного доказательства, приобщен к делу и упомянут в протоколе следователя, его можно читать на основании 687 статьи по требованию сторон. Но иначе обстоит дело со стороны нравственной. Дневник очень опасное, в смысле постижения правды, доказательство. Кроме весьма редких случаев, когда дневник бывает отражением спокойных наблюдений над жизнью со стороны зрелого и много пережившего человека и когда он более походит на мемуары, он пишется в ранней молодости, которой свойственно увлечение и невольное преувеличение своих ощущений и впечатлений. Предчувствие житейской борьбы и брожение новых чувств налагают оттенок грусти и скоропреходящего отчаяния на размышления, передаваемые бумаге. Почти каждый молодой человек, одаренный живою восприимчивостью, проходит свой личный период Sturm und Drang {Буря и натиск (нем.). }, период того, что Достоевский называл "бунтом души", и все, что возбуждает в нем подозрение, или причиняет боль, или вызывает гнев, выливается в горячих, негодующих строках, содержащих декларацию непримиримого негодования или бесповоротного презрения, объясняемого тем, что в юные годы разрешение самых сложных вопросов кажется "так возможно, так близко...". Притом -- и всякий, кто вел дневник, не станет отрицать этого -- на содержании дневника отражается, почти бессознательно, представление о каком-то отдаленном, будущем читателе, который когда-нибудь возьмет дневник в руки и скажет: "Какой это был хороший человек, какие у него были благородные мысли и побуждения", или же "Как бичевал он себя за свои недостатки, какое честное недовольство собою умел он питать в себе!" Поэтому человек, безусловно правдивый в передаче фактов и событий, часто в дневнике обманывает себя сам в передаче своих чувств и мнений. Дозволительно ли, однако, пользоваться этим иногда во вред правосудию и обыкновенно во вред подсудимому и против него? Можно ли мнения и чувства, почерпнутые из дневника, выдавать за нечто определенное, строго проверенное и делать из них орудие обвинения, когда знаешь, что в большинстве случаев мрачное или гневное, исполненное "горечи и злости" настроение, оставившее след в дневнике, должно пройти или даже прошло, что жизнь взяла свое и все "образовалось"? Вот почему в дневнике следует пользоваться лишь фактическими указаниями, отбросив всю личную сторону. Эти указания могут быть иногда очень важны и полезны, доказывая, например, присутствие автора дневника в известном месте и в данное время или, наоборот, устанавливая его инобытность (alibi). Ими и надо ограничиваться. Нравственное чувство должно удерживать от любознательного прислушивания к сокровенным звукам души -- и притом к звукам неверным и взятым октавою выше. Наконец, нельзя не указать нравственной необходимости цельности в характере действий судебного деятеля во всех фазисах и на всех ступенях его работы и даже в частной его жизни, ибо "стрела тогда лишь бьет высоко, когда здорова тетива"; необходимости стойкости его в законной борьбе во имя правосудия и за правосудие и недопустимости в судебном деятеле рисовки, самолюбования, одностороннего увлечения своими талантами, с принесением человека в жертву картине и т. п. Таким образом складывается ряд этических правил, образовывающих необходимую нравственную сторону в деятельности судьи и его ближних помощников. Поэтому следует изучать не только судебную технику и судебную практику, но и судебную этику, как учение о приложении общих понятий о нравственности к той или другой отрасли специальной судебной деятельности. Этические правила существуют и в других отраслях права, и в других учреждениях и в областях общественной жизни. Значительная часть деятельности законодателя должна быть построена на целях и требованиях морали; этическими потребностями объясняется современное вмешательство государства в область народного хозяйства и промышленности путем законов о страховании рабочих, о труде малолетних, о рабочем дне и т. д.; с нравственной точки зрения оцениваются в финансовом праве некоторые виды займов и налогов и рекомендуются парализующие их вредное влияние меры. Нужно ли говорить об обширном проявлении нравственного элемента в постановлениях об организации тюремного дела и общественного благоустройства и безопасности? Особенно богата затем этическими вопросами область медицины. Здесь можно с полным правом говорить об отдельной и важной отрасли знания, необходимого для врача -- о врачебной этике. Достаточно указать лишь на такие вопросы, как о врачебной тайне, о явке к больному, о пределах сохранения секрета научно-врачебных открытий и т. д., чтобы увидеть всю важность этой отрасли профессиональной этики. Наконец, и область свободного творчества -- искусство, литература и сцена, не совершенно изъяты от влияния этических требований, ибо и здесь возможно сознательное обращение творчества на служение порочным и низким инстинктам и в средство удовлетворения больному или свирепому любопытству. Состязательное начало в процессе выдвигает как необходимых помощников судьи в исследовании истины обвинителя и защитника. Их совокупными усилиями освещаются разные, противоположные стороны дела и облегчается оценка его подробностей. В огромном большинстве случаев представителем обвинения является прокурор. Вводя в России заимствованный с Запада институт государственных обвинителей, составители Судебных уставов стояли пред трудною задачею. Надо было создать должностное лицо, несущее новые, необычные обязанности и действующее не в тиши "присутствия", а в обстановке публичного столкновения и обмена убежденных взглядов, и действующего притом неведомым дотоле оружием -- живым словом. Где было взять пригодных для этого людей? Не будут ли они слепыми подражателями западным образцам, не перенесут ли они на русскую почву страстных и трескучих приемов французских обвинителей, столь часто обращающих свое участие в судебных прениях в запальчивую травлю подсудимого? В судебном строе старого устройства была прекрасная должность губернского прокурора. Наследие петровских времен и одно из лучших украшений екатеринских учреждений -- должность эта, при всей своей полезности, к сожалению, недостаточно сознанной при поспешном ее упразднении, не представляла, однако, элементов для выработки обвинительных приемов. Блюститель закона и "царское око", охранитель интересов казны и свободы действий частных лиц в случаях учреждения опек с ограничением их права, ходатай за арестантов и наблюдатель за содержанием их "без употреблений орудий, законом воспрещенных", внимательный читатель определений всех присутственных мест, "возбудитель безгласных дел", находившийся в прямых сношениях с министром юстиции, губернский прокурор, по существу своих прав и обязанностей, был представителем центральной правительственной власти, вдвинутым в среду местного управления. Но во всей его многообразной деятельности не было почвы для судебного состязания, в котором взаимно создаются и разрушаются аргументы и установляются новые и не всегда ожиданные точки зрения не только на закон, но и на личность подсудимого, взятую не отвлеченно, а выхваченную из жизни со всеми своими корнями и ветвями. Не было ни школы, ни подготовки для прокуроров-обвинителей, но был зато налицо вечный припев против осуществления реформ, призванных оживить и облагородить наш общественный строй: "Нет людей!" Жизнь, однако, блистательно опровергла эти зловещие опасения, способные оправдать всякие неудачи и подорвать всякие начинания. Люди нашлись. Быстро и с запасом неожиданных сил появились у нас в первые же месяцы после преобразования судов, в лице прокуроров и защитников, судебные ораторы, не только глубоко понявшие свою новую роль, но и умевшие владеть словом и вносившие в это умение иногда и истинный талант. И не слепыми подражателями французскому образцу явились они. Они самостоятельно пошли своей дорогой, еще раз доказав способность духовной природы русского человека. Если, быть может, еще рано говорить о вполне выработанном типе русского прокурора, то, во всяком случае, нельзя не признать, что общий характер и приемы русской обвинительной речи имеют очень мало общего с тем, что под влиянием страстности национального темперамента, одностороннего отношения к подсудимому и освещенных годами привычек излагают на суде, в большинстве, французские прокуроры. Основные черты слагающегося русского типа обвинителя суть -- за исключением редких, но печальных уклонений в область бездушной риторики -- спокойствие, отсутствие личного озлобления против подсудимого, опрятность приемов обвинения, чуждая и возбуждению страстей, и искажению данных дела, и, наконец, что весьма важно, полное отсутствие лицедейства в голосе, в жесте и в способе держать себя на суде. К этому надо прибавить простоту языка, свободную, в большинстве случаев, от вычурности или громких и "жалких" слов. Лучшие из наших судебных ораторов поняли, что в стремлении к истине всегда самые глубокие мысли сливаются с простейшим словом. Слово -- одно из величайших орудий человека. Бессильное само по себе -- оно становится могучим и неотразимым, сказанное умело, искренно и вовремя. Оно способно увлекать за собою самого говорящего и ослеплять его и окружающих своим блеском. Поэтому нравственный долг судебного оратора -- обращаться осторожно и умеренно с этим оружием и делать свое слово лишь слугою глубокого убеждения, не поддаваясь соблазну красивой формы или видимой логичности своих построений и не заботясь о способах увлечь кого-либо своею речью. Он должен не забывать совета Фауста Вагнеру: "Говори с убеждением, слова и влияние на слушателей придут сами собою". Судебные уставы, создавая прокурора-обвинителя и указав ему его задачу, начертали и нравственные требования, которые облегчают и возвышают его задачу, отнимая у исполнения ее формальную черствость и бездушную исполнительность. Они вменяют в обязанность прокурора отказываться от обвинения в тех случаях, когда он найдет оправдания подсудимого уважительными, и заявлять о том суду по совести, внося, таким образом, в деятельность стороны элемент беспристрастия, которое должно быть свойственно судье. Обрисовывая, насколько это возможно в законе, приемы обвинения, Судебные уставы дают прокурору возвышенные наставления, указывая ему, что в речи своей он не должен ни представлять дела в одностороннем виде, извлекая из него только обстоятельства, уличающие подсудимого, ни преувеличивать значения доказательств и улик или важности преступления. Таким- образом, в силу этих этических требований, прокурор приглашается сказать свое слово и в опровержение обстоятельств, казавшихся сложившимися против подсудимого, причем в оценке и взвешивании доказательств он -- говорящий публично судья. На обязанности его лежит сгруппировать и проверить все, изобличающее подсудимого, и если подведенный им итог, с необходимым и обязательным учетом всего, говорящего в пользу обвиняемого, создаст в нем убеждение в виновности последнего, заявить о том суду. Сделать это надо в связном и последовательном изложении, со спокойным достоинством исполняемого грустного долга, без пафоса, негодования и преследования какой-либо иной цели, кроме правосудия, которое достигается не непременным согласием суда с доводами обвинителя, а непременным выслушиванием их. Отсюда видно, какое обширное применение должны находить себе в прокурорской деятельности начала судебной этики. Подробное ознакомление с приемами обвинения, с положением прокурора на суде и с отношением его к свидетелям, к присяжным, к подсудимому и его защитнику показывает, как тесно связано отправление прокурорских обязанностей с теми нравственными правилами отношения к человеку, о которых уже говорилось. На государстве лежит задача охранения общества, между прочим, преследованием нарушителей закона. Практическое служение этой важной задаче выпадает в судебном состязании на долю прокурора-обвинителя, и, исполняя свой тяжелый долг, он служит обществу. Но это служение только тогда будет полезно, когда в него будет внесена строгая нравственная дисциплина и когда интересы общества и человеческое достоинство личности будут ограждаться с одинаковою чуткостью и усердием. Знаменитый московский митрополит Филарет в своей речи о "назидании ссыльных" говорит, что относиться к преступнику надо "с христианской любовью, с простотою и снисхождением и остерегаться всего, что унижает или оскорбляет. Низко преступление, а человек достоин сожаления". Но если таково должно быть отношение к осужденному преступнику, составляющее одну из прекрасных нравственных черт русского народа, то нет никакого основания иначе относиться к подсудимому. А это должно неминуемо отражаться на формах и приемах обвинительной речи, нисколько не ослабляя ее правовой и фактической доказательности. Строгое соблюдение этических начал в состязательной деятельности русского прокурора необходимо еще и потому, что желательный облик говорящего судьи еще у нас не вполне установлен. Он, как показывает судебная практика, подвергается иногда весьма печальному искажению. Обвинители увлекаются, не всегда ясно понимают свои задачи. Бывают, к счастию, редкие случаи, когда для обвинителя, под влиянием посторонних правосудию личных расчетов, обвиняемый человек, вопреки предписанию нравственного закона, становится средством. Молодому поколению русских юристов-практиков предлежит благодарная и высокая задача личным примером закреплять и упрочить тип говорящего судьи и тем способствовать выработке прекрасной национальной особенности нашего судебного быта. Еще большее значение имеют этические устои деятельности для адвокатуры по уголовным делам, ибо уголовная защита представляет больше поводов для предъявления требований, почерпнутых из области нравственной, чем деятельность обвинительная, ввиду сложных и многоразличных отношений защитника к своему клиенту-подсудимому и к обществу. Целый ряд общих и частных вопросов возникает при изучении осуществления и обстановки уголовной защиты, и каждый из них вызывает на практике разнообразные, нередко диаметрально противоположные решения. Защита есть общественное служение, говорят одни. Уголовный защитник должен быть vir bonus, dicendi peritus {Муж добрый, опытный в речи (лат.). }, вооруженный знанием и глубокой честностью, умеренный в приемах, бескорыстный в материальном отношении, независимый в убеждениях, стойкий в своей солидарности с товарищами. Он должен являться лишь правозаступником и действовать только на суде или на предварительном следствии, там, где это допускается. Он не слуга своего клиента и не пособник ему в стремлении уйти от заслуженной кары правосудия. Он друг, он советник человека, который, по его искреннему убеждению, невиновен вовсе или вовсе не так пне в том виновен, как и в чем его обвиняют. Не будучи слугою клиента, он, однако, в своем общественном служении, слуга государства и может быть назначен на защиту такого обвиняемого, в помощь которому по собственному желанию он бы не пришел. И в этом случае его роль почтенна, ибо нет такого падшего и преступного человека, в котором безвозвратно был бы затемнен человеческий образ и по отношению к которому не было бы места слову снисхождения. Говоря, при наличности доказанного преступления, о снисхождении, защитник исполняет свою обязанность -- свою завидную обязанность -- вызывать наряду со строгим голосом правосудия, карающего преступное дело, кроткие звуки милости к человеку, иногда глубоко несчастному. Уголовный защитник -- говорят другие -- есть производитель труда, составляющего известную ценность, оплачиваемую эквивалентом в зависимости от тяжести работы и способности работника. Как для врача в его практической деятельности не может быть дурных и хороших людей, заслуженных и незаслуженных болезней, а есть лишь больные и страдания, которые надо облегчить, так и для защитника нет чистых и грязных, правых и неправых дел, а есть лишь даваемый обвинением повод противопоставить доводам прокурора всю силу и тонкость своей диалектики, служа ближайшим интересам клиента и не заглядывая на далекий горизонт общественного блага. * Отсюда видно, насколько уместно и желательно изучение возникающих в адвокатуре вопросов и отношений с точки зрения требований основных начал нравственности. Особенно это важно у нас, где еще уголовная защита не вылилась в окончательно сложившиеся формы. Учреждение присяжной адвокатуры, пришедшей на смену старинных ходатаев, крючкотворцев и челобитчиков "с заднего крыльца", было встречено горячим общественным сочувствием. Привлекая к себе выдающиеся силы, эта адвокатура стала сильным конкурентом магистратуры на почве личного состава. Но, к сожалению, она не поставлена в благоприятные для своего развития условия. Это постепенно отразилось и на взгляде значительной части общества на уголовного защитника, причем, по вольному или невольному заблуждению, в глазах хулителей слились воедино и присяжные поверенные, и частные ходатаи, и наконец, совершенно посторонние адвокатуре лица, имеющие право быть представителями обвиняемых в уголовном суде без всякого нравственного или образовательного ценза. Но, независимо от неправильности такого слияния, не надо забывать, что несовершенство человеческих учреждений дает основание и для проявлений несовершенства человеческой природы, а возможное совершенство достигается не поспешными и огульными обвинениями, а беспристрастною и спокойною работою улучшения. Историк первых тридцати семи лет деятельности русской адвокатуры поступил бы несправедливо и близоруко, если бы забыл те достойные глубокого уважения имена, которые оставили и оставят свой нравственный след в рядах присяжной адвокатуры, и не отметил той постоянной и вполне бескорыстной работы, которую нередко с большим напряжением сил приходилось и приходится нести членам этой адвокатуры, защищая подсудимых, по назначению от суда, в огромном числе дел. Значительные шаги в выработке этических начал и правил адвокатской деятельности уже сделаны совокупными трудами видных ее представителей, но благотворная работа эта еще не окончена. Надо идти к приведению нравственного чувства лучшей части общества в гармонию с задачами и приемами уголовной защиты. Эта гармония нарушается и может обращаться в справедливую тревогу при виде, в некоторых отдельных и к счастью редких случаях, того, как защита преступника обращается в оправдание преступления, причем потерпевшего и виновного, искусно извращая нравственную перспективу дела, заставляют поменяться ролями, или как широко оплаченная ораторская помощь отдается в пользование притеснителю слабых, развратителю невинных или расхитителю чужих трудовых сбережений. Есть основания для такой тревоги и в тех случаях, когда действительные интересы обвиняемого и ограждение присяжных заседателей от могущих отразиться на достоинстве их приговора увлечений приносятся в жертву эгоистическому желанию возбудить шумное внимание к своему имени и -- человека, а иногда и целое учреждение делается попытка обратить в средство для личных целей, осуждаемое нравственным законом. В области судебного состязания проведение в судебную жизнь этических начал тесно связано с разработкой того, что нравственно дозволительно или недозволительно в судебных прениях. Вот почему можно и даже должно говорить об этической подкладке судебного красноречия, для истинной ценности которого недостаточно одного знания обстоятельств дела, знания родного слова и уменья владеть им и следования формальным указаниям или ограничениям оберегающего честь и добрые нравы закона. Все главные приемы судоговорения следовало бы подвергнуть своего рода критическому пересмотру с точки зрения нравственной дозволительности их. Мерилом этой дозволительности могло бы служить то соображение, что цель не может оправдывать средства и что высокие цели правосудного ограждения общества и вместе защиты личности от несправедливого обвинения должны быть достигаемы только нравственными способами и приемами. Кроме того, деятели судебного состязания не должны забывать, что суд, в известном отношении, есть школа для народа, из которой, помимо уважения к закону, должны выноситься уроки служения правде и уважения к человеческому достоинству. В огромном числе серьезных дел общество, в лице своих представителей -- присяжных заседателей, не только участвует в решении вопроса о вине и невинности подсудимого, но и получает назидательные указания. Важное педагогическое значение суда присяжных должно состоять именно в том, чтобы эти люди, оторванные на время от своих обыденных и часто совершенно бесцветных занятий и соединенные у одного общего, глубокого по значению и по налагаемой им нравственной ответственности дела, уносили с собою, растекаясь по своим уголкам, не только возвышающее сознание исполненного долга общественного служения, но и облагораживающее воспоминание о правильном отношении к людям и достойном обращении с ними. Суд присяжных как форма суда заслуживает особого изучения именно с точки зрения нравственных начал, в него вложенных и при посредстве его осуществляемых. Объем распространения суда присяжных то суживается, то расширяется, и можно сказать, что в одной лишь Англии на него смотрят как на нечто бесповоротное и органически слившееся со всем строем общественной жизни. Но именно такое боевое положение этой формы суда и указывает, как глубоко и чувствительно соприкасается она с жизнью, служа одновременно и одним из ее регуляторов и правдивым ее отражением. Упразднение суда присяжных по важнейшим делам и передача его функций коронным судьям, удовлетворяя трусливым пожеланиям внешнего и формального единообразия,-- обыкновенно отодвигает суд от жизни и создает для него заповедную область, от которой часто веет холодом и затхлостью рутины. Поэтому, несмотря на национальную реакцию против учреждений, перенесенных в Германию из Франции, даже воссоздатели суда шеффенов не решились совсем упразднить суд присяжных и лишь в тесном соседстве с ним, по сторонам коронного судьи, посадили выборных на долгий срок заседателей, очень скоро стяжавших себе славу -- Sasager"ов {Поддакивающий человек (нем.). } и Beischläfer"ов {Человек, всегда согласный с любым чужим мнением или решением (нем.). }. И надо признать, что ни историко-политические возражения Иеринга и Биндинга, ни метафизические выходки Шопенгауэра и техническая критика Крюппи не в состоянии поколебать оснований суда присяжных. Поспешные и основанные на непроверенных данных выводы о неправильности приговоров присяжных со стороны людей, не бывших свидетелями хода процесса, не переживших его лично, а судящих лишь по обрывкам печатных известий, составляют обычное явление у нас. Притом этот суд долгие годы поставлен был в самые невыгодные условия, оставаясь без призора и ухода, причем недостатки его, столь естественные в новом деле, не исправлялись любовно и рачительно, а "каждое лыко ставилось в строку". Еще недавно у нас над ним было произведено особое судебное разбирательство, причем в горячих и пристрастных обвинителях не было недостатка. И все-таки подавляющим большинством пришлось вынести ему оправдательный приговор, выразив надежду, что этот жизненный, облагораживающий народную нравственность и служащий проводником народного правосознания суд должен укрепиться в нашей жизни, а не отойти в область преданий. Эту же надежду хочется выразить и по отношению к молодым юристам, которым придется входить в оценку этого суда. Пусть помнят они, что, как всякое человеческое учреждение, он имеет свои несовершенства. Но их надо исправлять без гнева, ослепления и горделивого самомнения, строго отличая недостатки учреждения от промахов и упущений отдельных личностей и вопрошая себя -- все ли, что нужно, сделано для правильного осуществления этого суда со стороны судьи, им руководящего и со стороны законодателя, его устрояющего? На людях, призванных служить делу суда и управления, лежит нравственная обязанность пред родиной и пред русским народом охранить этот суд от порчи и способствовать его укоренению в русской жизни. Таковы в самых обычных чертах задачи изучения судебной этики. Думается, что необходимость преподавания основных ее положений чувствуется очень многими из тех, кто вступил в практическую жизнь на заре великих реформ Царя-Освободителя и кто имел незабываемое счастие участвовать в первых годах деятельности нашего нового суда. Последующие поколения не испытали уже того возвышенного духовного настроения и строгости к себе, с которым тогдашние пионеры и нынешние ветераны судебного дела брались за святое дело отправления правосудия. Идеалы постепенно начали затемняться, и нравственные задачи отходить на задний план. Служение правосудию понемногу начинает обращаться в службу по судебному ведомству, которая отличается от многих других лишь своею тяжестью и сравнительно слабым материальным вознаграждением. Надо вновь разъяснить эти идеалы, надо поставить на первое место нравственные требования и задачи. Это дело университетского образования. Университет -- эта aima mater своих питомцев -- должен напитать их здоровым, чистым и укрепляющим молоком общих руководящих начал. В практической жизни, среди злободневных вопросов техники и практики, об этих началах придется им услышать уже редко. Отыскивать их и раздумывать о них в лихорадочной суете деловой жизни уже поздно. С ними, как с прочным вооружением, как с верным компасом, надо войти в жизнь. Когда человека обступят столь обычные низменные соблазны и стимулы действий: нажива, карьера, самодовольство удовлетворенного самолюбия и тоска неудовлетворенного тщеславия и т. п., когда на каждом шагу станут грозить мели, подводные камни и манить заводи со стоячею водою, тогда не будет уже времени да, пожалуй, и охоты запасаться таким стеснительным компасом. Недаром говорит творец "Мертвых душ": "Забирайте с собою, выходя в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое, ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге: не подымете потом!" Вот почему желательно, чтобы в курс уголовного судопроизводства входил отдел судебной этики, составляя живое и богатое по своему содержанию дополнение к истории и догме процесса. И если иной, уже давно зрелый судебный деятель в минуту колебания пред тем, какого образа действий надо держаться в том или другом вопросе, вспомнит нравственные указания, слышанные им с кафедры, и, устыдясь ржавчины незаметно подкравшейся рутины, воспрянет духом -- преподавание судебной этики найдет себе житейское оправдание...

October 24th, 2013

Анатолий Федорович Кони
(29 февраля 1844 - 17 сентября1927)
Российский юрист, государственный и общественный деятель, литератор, судебный оратор, действительный тайный советник, член Государственного совета Российской империи (1907-1917), почетный академик Императорской Академии Наук по разряду изящной словесности (1900), доктор уголовного права Харьковского университета (1890), профессор Петроградского университета (1918-1922).
Автор произведений «На жизненном пути», «Судебные речи», «Отцы и дети судебной реформы», многочисленных воспоминаний.

Введение

В настоящее время в современной российском обществе наблюдается спад этических норм совести и чести от депутатов Государственной Думы до продавца. Все чаще приходится становиться свидетелем того, как люди переступают через тонкую грань совести и чести. Например, кондуктор в общественном транспорте не выдает с молчаливого согласия пассажира оплаченный билет, или целый штат сотрудников довольно приличной фирмы работает полулегально, а слова чиновников разного звена резко расходятся с реальным миром. К сожалению, подобные явления становятся нормой и даже не замечаются обществом. Но предреволюционный период в истории России действительность была еще опаснее, чем в наши дни. Террор полыхал по всей стране. Ситуация была очень не простой и требовала от людей объективного осознания совести и чести.
Цель реферата - не только донести позицию А.Ф. Кони, показать противоречивость его взглядов с реальным миром, которая проявилась в громком деле XIX века Веры Заcулич; но и с проекцией на современность осветить причины недопустимости правоприменительной практики подобных взглядов с этической точки зрения юриста, признавая за ними лишь благожелательную цель.

Определения
Юрист (нем. Jurist от лат. juris-право)— человек с юридическим образованием, правовед; практический деятель в области права.
Этическая компетенция — это вид опыта, отличный от чувственного опыта. Она является опытом, который каждый должен приобрести лично для того, чтобы выработать способность оценки общественной жизни.
Судебная этика — один из разделов профессиональной этики, составляющий учение о нравственных идеалах, принципах и нормах осуществления правосудия, определяющих нравственное содержание деятельности участников судопроизводства.
Уголовное право — отрасль права, объединяющая правовые нормы, которые устанавливают, какие деяния являются преступлениями и какие наказания, а также иные меры уголовно-правового воздействия применяются к лицам, их совершившим, определяют основания уголовной ответственности и освобождения от уголовной ответственности и наказания.
Нравственность — совокупность норм, определяющих поведение человека.
Закон — правило, постановление, положение, основание, начало, принцип; вера.
Организация Объединенных Наций (ООН) — международная организация, созданная для поддержания и укрепления международного мира и безопасности, развития сотрудничества между государствами.
Демократические свободы (англ. liberties, democratic; нем. Freiheit, demokratische.) —совокупность всех прав граждан: неприкосновенность личности; тайна переписки; свобода совести, слова, печати, собраний, демонстраций, участия в выборах; их гарантии и обеспечение.
Терроризм — идеология насилия и практика воздействия на общественное сознание, на принятие решений органами государственной власти, органами местного самоуправления или международными организациями, связанные с устрашением населения и/или иными формами противоправных насильственных действий.
Радикализм (лат. radix — корень) — крайняя, бескомпромиссная приверженность каким-либо взглядам, концепциям. Чаще всего употребляется в отношении идей и действий в социально-политической сфере, особенно направленных на решительное, коренное изменение существующих общественных институтов, хотя в той же мере возможен и «радикальный консерватизм». Чаще всего употребляется политический радикализм, хотя возможен также религиозный, церковный, философский.

Хронология деятельности А. Ф. Кони
29.02.1844 - рождение А.Ф. Кони в Санкт-Петербурге в семье театрального деятеля и писателя Фёдора Алексеевича Кони и писательницы и актрисы Ирины Семёновны Кони.
1855-1858 - обучение в Училище Святой Анны (немецкая школа).
1858 - перевод сразу в 4-ый класс Второй Санкт-Петербургской гимназии.
1861-1862 - учеба в Санкт-Петербургском университете на математическом факультете.
1862-1865 - продолжение учебы в Московском университете на юридическом факультете.
1865-1866 - работа и публикация диссертации на тему: «О праве необходимой обороны». Возбуждение уголовного дела цензурой. Объявление автору диссертации замечания от министра народного просвещения.
30.09.1865 - Анатолий Фёдорович поступил на временную службу счётным чиновником в государственный контроль. В тот же день (согласно послужному списку) по рекомендации университета на запрос военного министра Д. А. Милютина перешёл на работу по юридической части в Военное министерство.
18.04.1866 - перевод по собственному желанию на должность помощника секретаря по уголовному департаменту в Санкт-Петербургскую судебную палату.
23.12.1866 - А. Ф. Кони перевод с повышением в Москву секретарём при прокуроре Московской судебной палаты Д. А. Ровинским.
Август 1867 - назначение на должность товарищ прокурора Сумского окружного суда.
Ноябрь 1867 - назначение на должность товарищ прокурора Харьковского окружного суда.
Январь 1870- назначение на должность товарищ прокурора Санкт-Петербургского окружного суда.
26.06.1870 - назначение на должность прокурор Самарского окружного суда.
16.07.1870 - назначение на должность прокурор Казанского окружного суда.
20.05.1871 - назначение на должность прокурор Санкт-Петербургского окружного суда.
17.06.1875 - назначение на должность вице-директор департамента министерства юстиции.
24.12.1877 - назначение на должность председатель Санкт-Петербургского окружного суда.
30.01.1885- назначение на должность обер-прокурор уголовного кассационного департамента Правительствующего Сената.
1890 - возведение Харьковским университетом по совокупности работ в степень доктора уголовного права.
05.06.1891 - освобождение по личной просьбе от обязанности обер-прокурора уголовно-кассационного департамента Сената и назначение сенатором с повелением присутствовать в уголовно-кассационном департаменте Сената.
21.10.1892 - повторное назначение на должность обер-прокурор уголовного кассационного департамента Правительствующего Сената с оставлением в звании сенатора.
1892 - избрание в почетные члены Московского университета.
1896 - избрание почетным членом Академии наук.
30.12.1896 - увольнение по личной просьбе от исполнения обязанностей обер-прокурора уголовно-кассационного департамента Правительствующего Сената и с оставлением сенатором.
08.01.1900 - избрание почётным академиком Академии наук по разряду изящной словесности.
05.06.1900 - перевод в общее собрание Первого департамента Сената в качестве присутствующего сенатора.
сентябрь 1900 - крушении поезда на Сестрорецкой дороге. Травма после аварии, результатом которой стала трёхмесячная болезнь и хромота.
01.01. 1907 - назначение Членом Государственного совета Российской империи с оставлением в звании сенатора.
30.05. 1917 - назначение первоприсутствующим (председателем) в общем собрании кассационных департаментов Сената.
25.12. 1917 - увольнение с должности члена Государственного Советав связи с упразднением Государственного совета Российской империи Решением СНК РСФСР.
10.01.1918 - избрание профессором по кафедре уголовного судопроизводства Петроградского университета.
Весна 1927 - начало болезни: воспаление легких.
17.09. 1927, 5 часов утра - смерть Анатолия Фёдоровича Кони.

«Права всех людей равны.»
Нравственность современного общества
http://truemoral.ru/morals.php

Этическая компетентность юриста по А.Ф. Кони
Анатолий Федорович Кони написал немалое количество книг и статей. В одной из своих работ он наиболее полно осветил тему данного реферата, а именно в книге «Нравственные начала в уголовном процессе» (Общие черты судебной этики). Узкая специализация темы обусловлена тем, что А.Ф. Кони являлся специалистом уголовного права, он знал все проблемы и аспекты данной отрасли права.
В начале книги «Нравственные начала в уголовном процессе» автор призывает читателей обратить внимание на неписаные законы: «Ими у нас до сих пор почти никто систематически не занимался, а между тем нравственным началам, как мне кажется,- пишет А. Ф. Кони,- принадлежит в будущем первенствующая роль в исследовании условий и обстановки уголовного процесса». Оценивая работу судей, автор подчеркивает принципы, которыми они должны руководствоваться: не извлекать личной выгоды, судить объективно, опираясь на закон и мораль. В идеальном значении нравственность и закон должны быть едины и непротиворечивы, чтоб у юристов и каждого гражданина в целом не было внутреннего противоречия при принятии конкретного решения. Но тут же допускается право на ошибку судий: «Судья может ошибаться<…> он должен основывать свое решение на том, что в данное время ему представляется логически неизбежным и нравственно-обязательным».
Дело Веры Засулич
Инцидент произошел в столице России, в Санкт-Петербурге 24 января по Юлианскому стилю (5 февраля по Григорианскому стилю) 1878 года. Вера Засулич пыталась убить градоначальника столицы генерал-адъютанта Федора Федоровича Трепова, которого тяжело ранила в живот двумя пулями, но не смогла умертвить. Во второй половине XIX столетия, когда император Александр II проводил в империи ряд преобразующих реформ по либерализации российского общества от отмены крепостного права до конституционных проектов, в государстве начался террор. Выражаясь современной терминологией, террористы хотели еще большего ускорения реформ и еще большей радикализации реформ, что, безусловно, было б губительно и смертельно для российской государственности. (Из последующих событий российской истории ясно, что быстрый темп реформ дестабилизирует государство и государство распадается, самоуничтожается: 1917 год - реформы Временного правительства и Большевистской партии привели к гражданской войне и распаду России, 1985-1991 реформы правительства привели к распаду СССР; во всех случаях правительство теряло контроль над ситуацией). Со второй половины XIX века и в начале XX века (за исключением царствования императора Александра III, 1881-1894) не утихали убийства высокопоставленных членов правительства и императорского дома: убийство министра внутренних дел Д.С. Сипягина, 1902; убийство министра внутренних дел В.К. Плеве, 1904; убийство великого князя Сергея Александровича, 1905; убийство председателя Совета министров П.А. Столыпина, 1911 год; но начались убийства с самого либерально в истории России императора - Александра II, 01.03.1881 года. Засулич, как и все социал-революционеры, хотела посредством ряда убийств высокопоставленных лиц, преобразовать жизнь общества. Поводом же послужил незаконный указ Трепова о телесном наказании народника Боголюбова за то, что тот не снял шапку перед градоначальником. Этот указ характеризует Трепова, как консервативного человека, который еще не осознал либеральной политики императора, но в тоже время понял угрозу, которая была в реформах. Закон о телесных наказаниях был отменен Александром II, и еще прошло мало времени, чтобы им полностью на практике перестали руководствоваться. Не смотря на нарушение законодательства должностным лицом, данный факт не давал российским подданным право на самосуд: никто не имеет права отобрать жизнь у человека и Вера Засулич не исключение. Но Анатолий Федорович Кони, будучи судьей Засулич, оправдал ее через суд присяжных. Кони перед процессом обратился с вопросами к присяжным: «Виновна ли Засулич в том, что, решившись отомстить градоначальнику Трепову за наказание Боголюбова и приобретя с этой целью револьвер, нанесла 24 января с обдуманным заранее намерением генерал-адъютанту Трепову рану в полости таза пулею большого калибра; если Засулич совершила это деяние, то имела ли она заранее обдуманное намерение лишить жизни градоначальника Трепова; если Засулич имела целью лишить жизни градоначальника Трепова, то сделала ли она все, что от неё зависело, для достижения этой цели, причем смерть не последовала от обстоятельств, от Засулич не зависевших». Вероятно, вопросы поставлены с целью оправдать виновную, может он искренне и совестно поставил эти вопросы, но очевидно, что она пыталась убить Трепова и он же свидетель (Трепов); раны, орудие - доказательства этому. Ставя подобные вопросы, видно, что Кони запутался в своей совести и нравственности. В постановке вопроса он ее оправдывает тем, что она из-за мести организовала нападение и не довела покушение на жизнь человека до конца. Анатолию Фёдоровичу предложили признать свои ошибки и уйти добровольно в отставку. А. Ф. Кони отказался, заявив, что на нём должен решиться вопрос о несменяемости судей: «Если судьи России узнают, — сказал он, — …что председателя первого суда в России, человека, имеющего судебное имя, занимающего кафедру, которого ждёт несомненный и быстрый успех в адвокатуре и для которого служба — далеко не исключительное и неизбежное средство существования, — достаточно было попугать несправедливым неудовольствием высших сфер, чтобы он тотчас, добровольно, с готовностью и угодливой поспешностью отказался от лучшего своего права, приобретённого годами труда и забот, — отказался от несменяемости, то что же можно сделать с нами». Для меня лично ответ не ясен. О какой карьере он говорит и как можно отстаивать несменяемость судей в таком свете, когда совершено покушение на убийство градоначальника Ф.Ф. Трепова? Император Александр II и граф Константин Иванович Пален были в гневе от такого «правосудия». Александр II приказал Засулич повторно арестовать,но она успела уехать из России до ареста.

Современная позиция на деятельность и теорию А.Ф. Кони,
стержень деятельности юриста
Для современного юриста дело Веры Засулич представляет интерес тем, что оно является простейшим и очевидным: совершено преступление, а преступник оправдан, не смотря на давление императорской особы и министра. Удивительно то, что император был вынужден оказывать давление на судью, чтоб последний совершил правосудие. В советский период подобный пример мог означать, что власть лучше знает, как надо… и что с ней спорить нельзя. Сейчас же судебные дела стали более сложными и требуют большей компетенции, т.к. в современных условиях действительно может быть огромная сложность в вынесении приговора и без права на ошибку. Дело Засулич является примером ошибочного судейства. «Независимо от вида юридической деятельности стержневым принципом профессиональной морали юриста является справедливость. Без этого нравственного качества деятельность в правовой области теряет свой смысл. От юристов требуются наряду с этим: объективность, беспристрастность, независимость, соблюдение прав человека и презумпции невиновности»,- информационный образовательный юридический портал (http://lawtoday.ru/razdel/biblo/yur-psix/021.php).
Противоречие между искренним желанием Анатолия Федоровича сделать судебное производство более прозрачным, независимым с привлечением самостоятельного суда присяжных и его ошибочным мнением на право судебной ошибки, последствия которой отрицательно влияют на престиж правосудия, суда, способствуя созданию условий для закрытых судебных процессов с одной стороны, а с другой - калечат жизнь невиновного гражданина (подданного) в случае вынесения ошибочного обвинительного приговора; в случае неверного оправдательного вердикта - общество оказывается в опасности.
Не бывает логически и нравственно неизбежных ни обязательств, ни обстоятельств ни в какое время. В 1956 году (год переиздания книги «Нравственные начала в уголовном процессе», которой я руководствовался при написание реферата) подобное мнение после волны репрессий в России могло служить оправданием тем судьям, которые были причастны к вынесению приговоров по политическим мотивам. Сейчас непросто найти имена тех судей, которые выносили приговоры против человечности, есть только официальные цифры осужденных в годы сталинских репрессий: около 35.000.000 человек. Но можно ли сказать, что все судьи были заложниками своего времени? Нет, мы сами, своими руками, делами и мыслями оказываем непосредственное влияние на нашу современность. Особенно судьи, которые оказались причастны к гибели невинных людей в те страшные годы, виноваты больше, чем Сталин, потому что они слепо подчинялись диктату, растаптывая свою совесть перед собственным страхом опалы или убийства. Вместо права на ошибку у судьи, у юристов есть право и долг перед человечеством и Родиной: оказывать всевозможное препятствие каждому, кто посягнул на демократические свободы, будь это простой чиновник или президент. Массовый страх перед опалой приводит только к репрессиям и к авторитаризму. Юрист должен осознавать, что в определенных ситуациях лучше потерять все, чем жить с раздавленной совестью, убеждая себя и других при этом быть честными. А.Ф.Кони, конечно же не мог представить себе, что его публикация появится в печати после волн репрессий, судейской бесчеловечности и беспринципности. Даже период гражданской войны в России может считаться с совестью и с честью, так как каждая сторона преследовала высокие идеалы. Для нас это бесценный и беспрецедентный опыт и опыт купленный ценой миллионов жизней наших соотечественников, около 10.500.000 человек убито. Современный судья не может ошибаться и бояться, не может поступаться своей совестью, оправдываясь временем или традициями - главное не традиции во временной обстановке, а буква закона, основанная на соблюдении равенства всех прав граждан и подданных.
Несмотря на свои заблуждения, А.Ф. Кони преследовал благородные и искренние цели. Он ставил нравственные задачи и принцип благородства и совести перед поколениями юристов, ведя преподавательскую деятельность; и перед самим собой, занимая высокие государственные должности. Даже юридическую ошибку он оправдывает нравственными обязательствами, но мы сейчас понимаем ошибочность такого мнения, так как если нравственность расходится с законами то: местные законы находятся в противоречии с общемировыми законами и ценностями (с международным правом), которые регулирует Организация Объединенных Наций; и нравственность данного юриста является ложной, т.е. нравственность, не разделяющая принципы демократии и всеобщего права, но основанная на изолированных традициях местного общества, развитие которого пошло в разрез с общемировыми ценностями, а именно не признающего равных прав за каждым членом социума от парламентариев до домашней прислуги.
Далее Кони развивает свою мысль: «Законодатель, руководствуясь нравственными и общественными идеалами, потребностями государства и целями общежития, из ряда сходных житейских явлений выводит одно типическое понятие, которое и называет преступлением, облагая определенным в своих крайних границах наказанием…». О принципиальных различиях мировоззрений, влияющих на нравственное начало, я выше рассказал. Но и потребности любого государства, цели общежития не могут служить отправной точкой правосудия. Привожу примеры государств, подавляющих демократические ценности вплоть до смертной казни: в современном Иране и Саудовской Аравии, существует смертная казнь за гомосексуализм, причем только мужчин: 19.06.2005 года повешены на городской площади Махмут Асгари, 16 лет и Аяз Мархони, 18 лет (Иран); а в Пакистане - смертная казнь за сожжение книг «Коран» христианами. В 2012 году в Южно-Африканской республике во время мирной забастовки шахтеров полицейские расстреляли 34 человека, 78 — ранено. Россия тоже попадает в список проблемных государств с демократической точки зрения и уместно будет сказать о последних громких судебных процессах.
«Pussy Riot» - музыкальная группа получила уголовное наказание: два года колонии за выступление в храме Христа Спасителя. Неспособность судей отличить уголовное правонарушение от административного из-за отступления от демократических принципов, которые руководствовались мнимыми потребностями государства и общества, привела к сдвигу ценностей части российского общества в сторону религиозно-авторитарного режима. Глава Совета при Президенте РФ по правам человека, юрист Михаил Федотов заявил, что не видит оснований для привлечения участниц к уголовной ответственности, и называет произошедшее «в чистом виде мелким хулиганством» — административным правонарушением, с максимальным наказанием — административным арестом на 15 суток. Также Совет по правам человека в июне 2012 года опубликовал заключение эксперта Независимого экспертно-правового совета Юрия Костанова: «Задержанные не могут быть обвинены в хулиганстве на почве религиозной ненависти, так как следователь не привёл никаких доводов в подтверждение этого наличия «мотивов религиозной ненависти и вражды», а эпатажный способ выражения своих взглядов сам по себе не является проявлением ненависти к христианской (равно как и любой другой) религии и в «панк-молебне» участницы не высказывают ненависти к христианской религии и её святыням». Подробный анализ акции с юридической точки зрения был проведён Григорием Дебежем. Сделанный юристом вывод: состав преступления, предусмотренного 213 статьёй УК РФ, отсутствует. Кандидат юридических наук Ю. А. Костанов по обращению движения «За права человека» представил заключение, в котором указал: «Действия, инкриминированные Толоконниковой, Самуцевич и Алёхиной …., состава уголовно-наказуемого хулиганства не содержат». Министр юстиции РФ А. Коновалов во время выступления в Петербурге на Восьмых сенатских чтениях заявил, что по его мнению, участницы Pussy Riot «заслуживают наказания, но не связанного с реальным лишением свободы». Спецпредставитель ООН по культурным правам Фарида Шахид призвала Россию немедленно прекратить преследование «деятелей социального искусства» — участниц «панк-молебна».
Дело Николая Алексеева. Он публично цитировал Фаину Раневскую: «Гомосексуальность - это не извращение. Извращение - это хоккей на траве и балет на льду!» Эта цитата обошлась ему в 5 тысяч рублей. Таким образом, судья, следуя антидемократическим настроениям правительства (но официально правительство провозглашает демократическую систему ценностей российского общества) нарушила права ЛГБТ граждан и права несовершеннолетних, причисляющих себя к этой категории. Но, согласно официальному ответу мне от председателя комитета В.В. Милонова (15.06.12 №99.15-4131), правительство Петербурга «разделяет озабоченность» в решении проблемы: «Мы разделяем Вашу озабоченность проблемой защиты детей с нетрадиционной ориентацией и солидарны с Вами в вопросе необходимости защиты государством всех ценностей гражданского общества».
Дело кинофестиваля «Бок о бок». Суд установил, что некоммерческий кинофестиваль занимается политической деятельностью, финансируемой из других стран, т.е. попадает под действие закона об НКО. Приговор: штраф несколько сотен тысяч рублей. (Средства собраны за счет пожертвований!) Решение не соответствует действительности, т.к. на кинофестивале обсуждаются только кинофильмы и положение социальных групп в российском обществе с присутствием консулов от стран ЕС (Великобритании, Нидерландов и др.) Эксперты ООН по правам человека Майна Кайя, Маргарет Секаггия, Франк Ла Ру заявили, что выполнение в России нового закона о «некоммерческих организациях» обернулось негативными последствиями для работы общественных организаций и правозащитников. Они обратили особое внимание на недавно принятую резолюцию Совета по правам человека ООН, направленную против любого закона, используемого с целью неправомерного препятствования работе правозащитников или ее криминализации в связи с источником финансирования.
Подобные резонансные дела свидетельствуют об ухудшающейся демократической обстановке в российском обществе, которое приобретает все больше авторитарных черт, в то время, как в мире идет процесс демократизации общества. Последние принятые законы в РФ входят в острое противоречие с резолюциями ООН, о чем говорят эксперты ООН, мировая общественность и Верховный комиссар ООН по правам человека Нави Пиллэй.
«Всего за два месяца мы увидели тревожные перемены в законодательной среде, регулирующей вопросы осуществления свободы собраний, ассоциаций, слова и информации в РФ. Было разработано, по меньшей мере, четыре законодательные поправки, которые влекут за собой негативные последствия для прав человека в стране. Я призываю правительство РФ воздержаться от принятия дальнейших шагов, возвращающих к эпохе ограничений… Критика и споры иногда неудобны для власти, но они являются важным элементом развития любого общества. Таким образом, сильны независимые СМИ и организации гражданского общества, которые могут осуществлять свои права на свободу выражения мнений и свободу собраний с целью достижения прогресса» , - Верховный комиссар ООН по правам человека Нави Пиллэй. Последствия в России: нарушение основ демократии; рост ксенофобии, ненависти и нетерпимости в обществе; нарушение общественной стабильности.
Нравственный идеал и демократия
Ошибочность позиции А.Ф. Кони в том, что найдя оправдание в подобных взглядах (руководствуясь псевдо -совестью и -честью в управлении «житейским общежитием» и определяя потребности государства), одна социальная группа нарушает свободы наименее защищенной социальной группы, доходя до не признания как такового конкретного социального общества или до полного его истребления. Так же потребностью государства может стать незаконное или нелегитимное сохранение у власти правительства, должностных лиц, что приводит в лучшем случае к «застою» в развитии государства, а в худшем - к уничтожение демократических начал конкретного общества или государства в целом.
Нравственным и общественным идеалом можно руководствоваться только в одном случае, если сам судья, юрист и простой человек, проникнут в идеи демократии, как уже было сказано, в противном случае слепое следование мнимой нравственности может привести одну группу людей к доминированию над другой. Для современной России это очень важное замечание, т.к. эта страна находится еще далеко от реализации демократических свобод. Российские судьи (и законодатели) часто руководствуются традиционным мышлением, ровно как в Иране и в Пакистане, стой разницей, что не выносят смертных приговоров. «Демократия относится к универсальным и неделимым основным общечеловеческим ценностям и принципам Организации Объединенных Наций» (http://www.un.org/ru/globalissues/democracy/democracy_and_un.shtml официальный сайт ООН).
Не смотря на заблуждения Анатолия Федоровича, он первым в России поднял вопрос о профессионально-нравственном сознании деятельности юриста. Науке «Профессиональная этика» предстоит еще длительная история развития в России и ей придется совершить, преобразовать много западных заимствований из-за недостатка собственных и современных ученых в данной области.

Список используемой литературы
1. Высоцкий С. А. Кони. — М., 1988 2. Кони А. Ф. Воспоминания о писателях — М., 1989 3. Кони А.Ф. Нравственные начала в уголовном процессе // Избранные произведения. М., 1956 4. Сашонко В. Н. А. Ф. Кони в Петербурге—Петрограде—Ленинграде. — Л.,1991 5. Смолярчук В. И. Анатолий Фёдорович Кони — М.: Наука, 1982 6. Смолярчук В. И. Анатолий Фёдорович Кони // Гиганты и чародеи слова. Русские судебные ораторы второй половины XIX - начала XX века. — М., 1984 7. Смолярчук В. И. Кони и его окружение. — М., 1990 8. Чудаков М. Ф. Анатолий Фёдорович Кони // Судебные речи: Сборник. — Минск, 2002 9. Академик http://dic.academic.ru 10. Большой юридический словарь http://law-enc.net/ 11. Информационный образовательный юридический портал http://lawtoday.ru/razdel/biblo/yur-psix/021.php
12. Материал из Википедии — свободной энциклопедии http://ru.wikipedia.org 13. Нравственность современного общества http://truemoral.ru/morals.php 14. Официальный сайт ООН http://www.un.org/ru/ 15. Скирбекк Г., Гилье Н. История философии

За свою долгую жизнь А. Ф. Кони снискал се­бе славу не только выдающегося судебного деятеля и пер­воклассного оратора, талантливого писателя и крупного общественного деятеля, но и незаурядного ученого-право- веда.

Ero талант многогранен, научные интересы разносто­ронни. Большой вклад внес он в область уголовного права, уголовного процесса и судоустройства. Среди получивших всеобщее признание криминалистов дореволюционной Рос­сии его имя занимает одно из первых мест.

Уже в юные годы А. Ф. Кони пишет первую научную работу - кандидатское рассуждение о праве необходимой обороны, опубликованное в «Московских университетских известиях» в 1866 году. Эта работа вызвала огромный ин­терес не только будущих многочисленных почитателей его необычайного таланта, но и государственной цензуры в лице Главного управления по делам печати. Ero дерзкие для того времени мысли о справедливости и целесообраз­ности допущения необходимой обороны против неправо­мерных действий власти и, в частности, против незакон­ного ареста, о том, что «всякий гражданин, имеющий обя­занность исполнять закон, имеет и право не допустить противозаконных действий», об органической связи права необходимой обороны и принципа равенства между людьми сразу же охарактеризовали А. Ф. Кони как борца за про­грессивные и демократические идеи в праве, каким он оста­вался до конца своих дней. To был смелый вызов молодого ученого, принципиально и мужественно отстаивающего свои взгляды и убеждения.

Научное дарование А. Ф. Кони было сразу же заме­чено, и он должен был по рекомендации" юридического факультета Московского университета занять место на ка­федре уголовного права и процесса. Однако А. Ф. Кони добровольно отказался от научной карьеры и почти всю свою жизнь посвятил судебной деятельности. Он прочно вошел в науку с большим опозданием во времени, но зато обогащенный многолетним опытом судебной и прокурор­ской деятельности. Быть может, потому столь весомы и значительны его научные выводы и положения, что они надежно и прочно опираются на обобщения и анализ обширной практики, на личный опыт крупного судебного деятеля и потому вызывают неослабевающий интерес и в наши дни.

Было бы ошибочно думать, что правовые взгляды А. Ф. Кони выражены лишь в его научных работах, со­ставляющих основное содержание данного тома его сочи­нений. Они красной нитью проходят через все его обвини­тельные речи и кассационные заключения, руководящие напутствия присяжным заседателям и кассационные до­клады, его выступления на собраниях юристов и воспоми­нания о прошлом.

А. Ф. Кони по праву считается основателем судебной этики - науки, не занявшей еще до сих пор заслуженного ею места. Взгляды его по этому вопросу Изложены B «Нравственных началах в уголовном процессе (общие черты судебной этики)».

Нравственйым началам при осуществлении правосудия А. Ф. Кони отводил видное место. He особенно веря, ви­димо, в возможность их реализации в судах царской Рос­сии, он утверждал, что нравственным началам «принад­лежит в будущем первенствующая роль в исследовании условий и обстановки уголовного процесса». Он надеялся на то, что рядом с «изощрением техники» в уголовном процессе Должно пойти «развитие истинного и широкого человеколюбия на суде, равно далекого и от механической нивелировки отдельных индивидуальностей, и от черство­сти приемов, и от чуждой истинной доброте дряблости воли в защите общественного правопорядка». Он надеялся на то, что «центр тяжести учения о судопроизводстве пе­ренесется с хода процесса на этическую и обществен- но-правовую деятельность судьи во всех ее разветвле­ниях».

Центральное место в судебной деятельности А. Ф. Ко­ни всегда отводил личности судьи. Как бы хороши ни были правила деятельности, они могут потерять свою силу и значение в неопытных, грубых или недобросовестных руках, а самый обдуманный и справедливый уголовный закон обращается в ничто при дурном отправлении право­судия. Исходя из этого, А. Ф. Кони считал, что изучение судопроизводства в той его части, которая относится к судебной деятельности, должно иметь своим предме­том не только свойства и условия этой деятельности, HO и «поведение судьи по отношению к лицам, с которыми OH приходит в соприкосновение вследствие своей деятель­ности».

Большое внимание А. Ф. Кони уделяет проблеме внут­реннего убеждения судьи. Он прослеживает, как в истори­ческом развитии свобода внутреннего убеждения античного судьи сменяется предвзятостью внутреннего убеждения феодального судьи в уголовном процессе, где отсутствует защита и присутствуют безгласность, письменность и кан­целярская тайна, а последняя в свою очередь сменяется связанностью внутреннего убеждения судьи во времена господства системы формальных доказательств. Он^ при­ветствует возврат к свободе внутреннего убеждения судьи, связанный с судебной реформой 1864 года.

Судья, по мнению А. ®. Кони, должен напрягать все свои душевные силы для отыскания кстины в деле, при вынесении приговора он не должен быть в плену «мимо­летного мнения, внушенного порывом чувства или пред­взятым взглядом», он не вправе решать дела по прин­ципу: «Я так хочу». Ero девизом должно быть: «Я не могу иначе». B основе судебного приговора должна ле­жать не только логическая неизбежность, но и нравствен­ная обязательность.

Процесс формирования внутреннего убеждения судьи связан с непрерывным разрешением возникающих сомне­ний. А. Ф. Кони принадлежит определение понятия «со­мнения» и путей его преодоления. «Благодетельный и ра­зумный обычай, обратившийся почти в неписаный закон, предписывает всякое сомнение толковать в пользу подсу­димого. Ho какое это сомнение? Конечно, не мимолетное, непроверенное и соблазнительное по легко достигаемому при посредстве его решению, являющееся не плодом вя­лой работы ленивого ума и сонной совести, а остающееся после долгой, внимательной и всесторонней оценки каж­дого доказательства в отдельности и всех их в совокуп­ности, в связи с личностью и житейскою обстановкою обвиняемого^ C сомнением надо бороться - и победить его или быть им побежденным, так, чтобы в конце концов не колеблясь и не смущаясь сказать решительное слово - «виновен» или «нет»...». B этом теоретическом положении настойчиво звучит призыв к напряженной, интенсивной и плодотворной деятельности судей, вне которой не может быть достигнуто специальное и общепревентивное воздей­ствие судебного процесса, и особенно судебного приговора.

Высоко ценил А. Ф. Кони судейскую независимость как одно из важнейших условий, обеспечивающих поста­новление правильного приговора. Он считал необходимым ограждать судей от всяких посягательств на их независи­мость, от условий, дающих основание к развитию в них «малодушия и вынужденной угодливости».

B связи с этим он положительно оценивал принцип несменяемости судей, дающий, как ему представлялось, «возможность спокойно и бестрепетно осуществлять свою судейскую деятельность». Переоценка значения несменяе­мости судей как гарантии судейской независимости отно­сится к числу заблуждений А. Ф. Кони. Общеизвестна ленинская оценка принципа несменяемости судей, не даю­щего возможности замениаь негодных судей. Именно по­этому советское законодательство не восприняло этого принципа.

Заслуживают быть отмеченными суждения А. Ф. Кони о влиянии иа судей общественного мнения. Он высоко це­нил общественное мнение передовой России. Вместе с тем он предостерегал от подмены подлинного общественного мнения «общественными страстями». «Под видом «обще­ственного мнения», - писал он, - судье указывается ино­гда лишь на голос «общественной страсти», следовать ко­торому в судебном деле всегда опасно и нередко недо­стойно».

А. Ф. Кони весьма ярко показал, как отрицательно иногда влияет на суд общественное мнение, когда оно яв­ляется зыбким, неустойчивым, несозревшим. B обвини­тельной речи по делу Александра и Ивана Мясниковых, разбиравшемуся 14 лет и возбудившему массу толков, он говорил:

«Общественное мнение клонилось... TO в одну, TO в дру~ гую сторону, и судом общественного мнения дело это было несколько раз, и самым противоположным образом, разре­шаемо. Мясниковых признавали то закоренелыми преступ­никами, то жертвами судебного ослепления. Ho суд обще­ственного мнения не есть суд правильный, не есть суд, сво­бодный от увлечений; общественное мнение бывает часто слепо, оно увлекается, бывает пристрастно и - или жесто­ко не по вине, или милостиво не по заслугам. Поэтому приговоры общественного мнения по этому делу не могут и не должны иметь значения для вас».

Эти соображения актуальны и в наши дни.

Присяжным заседателям, «почерпнутым из обществен­ного моря и снова в него возвращающимся», он всегда вну­шал, что они не должны приходить в суд с уже заранее сложившимся мнением. B них он видел представителей общественной совести. .

Обращая внимание судей на недопустимость автомати­ческого применения закона, на необходимость проникнове­ния в мысль законодателя, А. Ф. Кони вместе с тем воз­ражал против внесения в толкование закона своих личных вкусов, симпатий и антипатий, что способно поставить на место закона личное усмотрение и произвол. «Законода­тельная деятельность, - писал он, - в своей вдумчивой и медлительной, по самому своему существу, работе, уподоб­ляется старости, о которой поэт сказал, что она «ходит осторожно и подозрительно глядит». Пестрые явления и новые потребности мимо бегущей жизни обгоняют закон с его тяжелой поступью. Судье легко и извинительно увлечься представлением о том новом, которому следовало бы быть на месте существующего старого, и в рамки на­стоящего постараться втиснуть предполагаемые веления желанного будущего. Этот прием приложения закона.., од­нако, грозит правосудию опасностью крайней неустойчи­вости и случайности...».

Таким образом, А. Ф. Кони выступал против коррек- тировзния законов судьями в соотзетствии с потребно­стями практики и изменившимися условиями жизни. Так идея независимости судей дополнялась идеей законности, составляя двуединую формулу одного из важнейших устоев правосудия.

Высоко ценя закон, А. Ф. Кони тем не менее подчерки­вал, что он намечает лишь служебные обязанности судьи. Ho наряду со служебным долгом есть нравственный долгПоэтому в деятельности судьи должны сливаться право­вые и нравственные требования, в каждом судебном дей­ствии наряду с вопросом, что следует произвести, возни­кает не менее важный вопрос о том, как это произвести. Нравственный долг судьи А. Ф. Кони видел прежде всего в уважении к человеческому достоинству и в справедливом отношении к человеку. «Правосудие не может быть отре­шено от справедливости, - писал А. Ф. Кони, - а послед­няя состоит вовсе не в одном правомерном применении к доказанному деянию карательных определений закона. Судебный деятель всем своим образом действий относи­тельно людей, к деяниям которых он призван приложить свой ум, труд и власть, должен стремиться к осуществле­нию нравственного закона».

B ряде положений уголовно-процессуального закона А. Ф. Кони видел требования нравственности (право близ­ких родственников и супруга обвиняемого устраниться от дачи показаний о нем, недопущение к свидетельству защит­ника в отношении признания, сделанного ему обвиняемым во время производства по делу, право обвиняемого на мол­чание и недопустимость принять это молчание за призна­ние им своей вины и т. д.).

А. Ф. Кони стремился привить нравственную чуткость судье, развивать в нем стремление не только казаться, но и быть справедливым. Судья никогда не должен забывать, что подсудимый почти никогда не находится в спокойном состоянии, что следует всегда учитывать состояние потер­певшего, оскорбленного в своих лучших чувствах, а также состояние свидетелей, большинство которых теряется в не­обычной, торжественной обстановке суда, и потому надо уметь «вернуть спокойствие и самообладание одним,начала в уголовном процессе»: «Идеалы постепенно начали затемняться, и нравственные задачи стали отходить на задний план. Служение правосудию по­немногу начинает обращаться в службу по судебному ве­домству, которая отличается от многих других лишь своею тяжестью и сравнительно слабым материальным возна­граждением».

А. Ф. Кони мечтал, чтобы в курс уголовного судо­производства входил отдел судебной этики в дополнение к истории и догме процесса. Неоднократные его попытки получить возможность читать такой курс в университете не увенчались успехом. Ho мечта его была смелой и дерз­кой: утверждать и внедрять нравственные начала в уголов­ное судопризводство, хотя и пореформенной, но самодер­жавной России.

Большую научную ценность имеет включенный в чет­вертый том очерк «История развития уголовно-процес­суального законодательства в России». Законы о судо­производстве, подчеркивал А. Ф. Кони, помимо своего на­значения регламентировать осуществление правосудия, имеют историческое, политическое и этическое значение.

Метко и образно характеризует А. Ф. Кони старый до­реформенный суд, в котором торжествовало «своеобраз­ное правосудие, среди органов которого подчас власть без образования затопляла собою небольшие островки обра­зования без власти».

Волокита и исключительная медлительность производ­ства являлись непременными спутниками этого суда. B ра­боте приводится яркий пример такой волокиты: дело о краже из московского уездного казначейства медной мо­неты, возникшее в 1844 году, было окончено ЛИШЬ B 1865 году, т. e. через 21 год. Таких дел было немало.

Обличающие строки посвятил А. Ф. Кони временам, когда «сознание надо добыть во что бы то ни стало, - не убеждением, так страхом, не страхом, так мукою», когда судьи допытывались «правды» посредством изощренных пыток, когда суд находился в плену заранее «предустанов­ленных», формальных доказательств с их «присяжными» и «бесприсяжными» свидетельскими показаниями, с превос­ходством показаний знатного перед незнатным, духовного перед светским, мужчины перед женщиной, ученого перед неученым.

А. Ф. Кони показал и неприглядную роль правовой науки. «Вопиющие недостатки такого порядка вещей, - пи­сал он, - долгое время не привлекали к себе внимание законодателя и мало интересовали науку, которая, брезг­ливо отворачиваясь от действительности, уходила в глубь веков, изощряясь в исследованиях о кунах и вирах по Русской Правде или раболепно пела дифирамбы нашему судопроизводству».

И если делались отдельные попытки хотя бы коммен­тировать действующее законодательство, то они натал­кивались на противодействие цензуры. B очерке приво­дится приговор с «Практическим руководством к русскому уголовному судопроизводству», написанным H. И. Стоя- новским в 1850 году и признанным цензурой излишним по мотиву: «Что если в его руководстве приведено TO, что изложено в Своде законов, то к чему оно?, а если в нем содержится то, чего нет в Своде, то оно бесполезно, а сле­довательно и не нужно;..»,

Читатель найдет в указанной работе немало восторжен­ных строк, посвященных периоду, предшествовавшему су­дебной реформе и связанному с ее осуществлением, - периоду «судебного обновления России», «пробуждения правового чувства и юридической мысли».

Весьма тщательно показаны в этой * работе дискуссии, имевшие место в то время по вопросам введения суда при­сяжных, допущения защиты обвиняемых на предваритель­ном следствии и гласности при производстве предвари­тельного следствия.

А. Ф. Кони сочувственно относился к мнению, что «та­кая гласность представляется самым действительным сред­ством в смысле ограждения лица, подвергшегося пресле­дованию, от злоупотреблений и увлечений следователя», она нужна и «для устранения несправедливых нареканий на добросовестных следователей и для предупреждения возможности голословного отказа подсудимых от сделан­ного ими признания преступления». Что же касается до­пущения защиты на предварительное следствие, то оно «одинаково полезное не только для привлеченного, HO и для самого следователя».

А. Ф. Кони сочувственно приводит доводы редакцион­ной комиссии против предоставления права единолично мировому судье применять арест: «Арест есть лишение свободы - величайшего блага каждого гражданина, рас­поряжение которым нельзя предоставить единоличному мировому судье, способному, как всякий человек, увле­каться и страстями, и пристрастиями. B случае несправед­ливости этого наказания уже невозможно вознаградить сделанное им зло. Арест есть вычет из жизни, попол­нить который не в состоянии никакая сила человеческая. Представлять такое безвозвратное неисправимое наказание произволу одного судьи - нет никакой возможности. Рас­поряжение им может быть представлено только суду кол­легиальному, но никак не одному судье. Гражданская сво­бода- такое великое право, которое должно быть огоаж- дено самыми действительными гарантиями».

Весьма примечательно суждение А. Ф. Кони о царской тюрьме - «этой школе взаимного обучения праздности пороку, разврату и преступлению».

А. Ф. Кони был неизменным почитателем судебной реформы, осуществленной в России в 1864 году. Он счи­тал, что юрист найдет в истории судебной реформы ши­рокую и блистательную картину коренного изменения форм и условий правосудия, являющегося одной из важ­нейших сторон жизни. Уходил со сцены вотчинный суд C его расправой в голом виде, терялся сословный характер суда. C судебной реформой связывалась не оправдавшаяся впоследствии надежда, что уйдет в прошлое Русь, которая «в судах полна неправды черной».

B работе «Судебная реформа и суд присяжных» А. Ф. Кони прослеживает процесс рождения новых начал в судопроизводстве. Вначале, еще до реформы, полицей­ский розыск отделяется от судебного исследования. Ha смену полицейским чинам приходят судебные следова­тели. Двери залов судебных заседаний понемногу начи­нают открываться, и в них входит не только проситель, но и «слушатель и зритель». Однако это были лишь за­платы на старой одежде. B суде продолжала господство­вать теория формальных доказательств, преобладало пись­менное производство. «Составители Судебных уставов, - писал А. Ф. Кони, - понимали, что необходима кореиная реформа, что как ни подпирать, чинить и штукатурить старое здание, а все-таки в нем долго прожить будет не­возможно».

Судебная реформа на место теории формальных дока­зательств принесла свободную оценку доказательств, а взамен письменного производства провозгласила начала гласности, устности, непосредственности и состязатель­ности. Появился суд присяжных. «Живой человек, - писал А. Ф. Кони, - вызван ими во всех стадиях процесса пред лицо суда и в решительные моменты окончательного об­суждения его вины поставлен в условия свободного состя­зания».

А. Ф. Кони с грустью многократно отмечает, что осу­ществление в жизни основных начал Судебных уставов вызвало резкие и все возрастающие нападки на эти начала. Демократические начала и институты не могли пуститькории в почву царскойРоссии(этодалеконевсегда понимал А. Ф, Кони). Их судьба оказалась печальной. «Мировой институт, - констатирует А. Ф. Кони, - судеб­ные следователи, прокуратура, адвокатура и присяжные заседатели были подвергаемы беспощадней и, по большей части, крайне односторонней критике».

А. Ф. Кони возмущался несправедливостью огульных обвинений учреждения адвокатуры, «неразрывно связан­ного с коренным началом нового суда - состязанием сто­рон», и отмечал ту тяжелую и бескорыстную помощь, «ко­торую оказывала адвокатура отправлению правосудия в массе уголовных, подчас очень долгих процессов».

Он решительно отбивал все атаки на суд присяжных и отстаивал необходимость его сохранения. B присяжных заседателях он видел представителей общества, выразите­лей общественной совести, указывал иа ту пропасть, кото­рая отделяла их от сословных представителей. «Присяж­ные заседатели, - писал А. Ф. Кони, - решают дела по внутреннему убеждению, которое складывается свободно и независимо, согласно с тем, что они видят и слышат на суде. Это коренное свойство суда присяжных».

Как известно, суд присяжных подєергалея в то время критике главным образом за то, что он выносил значитель­ное число оправдательных приговоров. Особой силы до­стигла эта критика, когда был вынесен оправдательный приговор по делу Веры Засулич, по которому председа­тельствовал А. Ф. Кони (в качестве наказания за это он был «разжалован» в цивилисты и направлен в петербург­скую судебнуюпалатудля рассмотрения гражданскихдел). А. Ф. Кони потратил немало сил и энергии на".то, чтобы вскрыть подлинные причины оправдательных приговоров, выносимых присяжными заседателями. Он указывал на то, что присяжных спрашивают ке о том, совершил ли подсу­димый преступное деяние, а виновен ли он в том, что совер­шил его. И поэтому они нередко, установив факт соверше­ния подсудимым преступления и не найдя его личной вины в этом, выносят оправдательный вердикт. Он считал пре­увеличенными многочисленные заявления о слабой репрес­сии суда присяжных.

А. Ф. Кони утверждал, что можно не соглашаться с тем или иным оправдательным приговором суда присяж­ных, но его всегда можно понять и объяснить.

Оправдательные приговоры суда присяжных во мно­гих случаях содержали в себе критику действовавших тогда законов, c которыми не могло примириться право­сознание присяжных заседателей. Поэтому А. Ф. Кони подчеркивал, что систематически повторявшиеся оправда­тельные приговоры «сослужили службу законодатель­ству, указав ему на противоречие жизни с требованиями закона».

А. Ф. Ко-ни приходил к выводу, что правильное реше­ние вопроса заключается не в принятии предложений об упразднении суда присяжных, а в осуществлении мер по улучшению практики его деятельности. «Суд жизнен­ный, - писал он о суде присяжных, - имеющий облаго­раживающее влияние на народную нравственность, слу­жащий проводником народного правосознания, должен не отойти в область преданий, а укрепиться в нашей жизни».

«Суд присяжных России, - говорил А. Ф. Кони 28 но­ября 1880 г.в С.-Петербургскомюридическом обществе,- похож на дорогое и полезное растение. Опытный и знаю­щий садовод, в лице составителей Судебных уставов, пере­нес его из чужих краев на нашу почву, вполне для него пригодную, и затем уступил другим возращеиие этого растения. Пока оно не пустит глубоких корней и не рас­пустится во всей своей силе, необходимо не оставлять его на произвол судьбы, а заботливо следить за ним, охранять его от непогоды, защищать от дурных внешних влиянии, окопать и оградить таким образом, чтобы не было поводов и возможности срезать с него кору или обламывать его вегки».

B суждениях А. Ф. Кони о суде присяжных в царской России имелось немало заблуждений и главное чрезмерной идеализации этого института. Некоторые его предложения по усовершенствованию суда присяжных были ошибоч­ными. Он неправильно, например, полагал, что одной из причин недостатков в деятельности суда присяжных яв­ляется привлечение в их состав крайне бедных людей. Отмечая в работе «О суде присяжных и о суде с сослов­ными представителями» невысокий имущественный ценз для включения в списки присяжных (200 руб. валового до­хода или жалованьявгод)и предлагая повысить этотценз, А. Ф. Кони писал: «...всякий суд, не исключая и суда при­сяжных, должен состоять из людей, независимых от нуж­ды и от страстей, ею порождаемых». Он считал в связи с этим правильным исключение законом 1887 года из со­става присяжных Людей, впавших в крайнюю бедность, и домашнюю прислугу и ставил вопрос о возможности иск­лючения из их состава «...таких представителей служеб­ных профессий, которые, будучи надломлены в своей жив- ни и искажены в трезвости своих взглядов непрерывным механическим трудом за кусок хлеба, приносят затем иа скамью присяжных болезненную односторонность». Он сетовал на «...призыв в присяжные заседатели, по не­скольку лет сряду, одних и тех же лиц из числа весьма недостаточных крестьян, тогда как в тех же местностях много лиц дворянского и купеческого сословий...».

Отдавая должное судебной реформе, А. Ф. Кони тем не менее иногда трезво понимал, что если найдутся люди для ее осуществления в жизни, то не будет условий для деятельности этих людей. B речи в годовом собрании Юри­дического общества при С.-Петербургском университете 26 января 1892 г. «Новые меха и новое вино» он говорил: «У нас часто жалуются, что «нет людей», когда в сущно­сти нет не людей, а условий для их деятельности. Яв­ляются условия - появляются неведомо откуда, из безве­стной тьмы предполагаемого безличья, и деятели бодрые и добрые...».

B августе 1913 года в канун 50-летия Судебных уста­вов А. Ф. Кони писал: «Скоро минет пятьдесят лет с 20 ноября 1864 г.... Гармонические черты богини измени­лись, чело ее покрыли морщины - плод горьких утрат и тяжелых испытаний, н® для тех, кто ее узнал полвека назад, кто с любовью и тревогой следил за ее жизненным путем, ее внутренняя красота осталась неизменной, и в душе их живет вера, что все наносное, временное, случай­ное, вызванное «злобой дня» и служащее последней, при дальнейшем развитии русской правовой жизни «спадет ветхой чешуей», открыв неувядающие черты первоначаль­ного образа».

Демократические начала правосудия и идеалы, в кото­рые верил и которым служил А. Ф. Кони, были, однако, несбыточной мечтой в условиях царской России. Ему су­ждено было дожить и увидеть их торжество после Октября 1917 года в Советской России, где произошло действи­тельное судебное обновление как составная часть всеоб­щего обновления экономической, общественной и полити­ческой жизни..

А. Ф. Кони был неизменным приверженцем демокра­тических принципов уголовного процесса. Гласность,уст- ность, непосредственность и свободную оценку доказа­тельств он считал коренными началами правосудия.

Он высоко ценил принцип состязательности и полагал> что «едва ли скоро человечество... найдет возможным об­ходиться без состязательного начала», так как именно в судебном состязании «взаимно создаются и разрушаются аргументы и установляются новые и не всегда ожиданные точки зрения не только на закон, но и на личность подсу­димого, взятую не отвлеченно, а выхваченную из жизни со всеми своими корнями и ветвями».

«Гласность и устность, - писал он, - внесли в судебное производство начало непосредственного восприятия мате­риала для суждения. Они расшевелили и разметали по сторонам тот ворох бумаг, докладов, протоколов, проектов, резолюций и т. п., под которым был погребен живой человек, становившийся лишь нумером дела. Он встал из- под этого нагромождения письменной работы, стиравшей его личные краски, и предстал перед судьею вместе со своими фактическими обличителями и заступниками-свиде- телями».

Демократические принципы правосудия хорошо рас­крыты А. Ф. Кони в работе «Заключительные прения сторон в уголовном процессе». Здесь, в частности, указы­вается на то, что состязательное начало в процессе выдви­гает как необходимых помощников судьи в исследовании истины - обвинителя и защитника, совокупными усилия­ми которых освещаются разные и противоположные сто­роны дела.

А. Ф. Кони подчеркивал прежде всего нравственные обязанности прокурора-обвинителя, призванного с одина­ковой чуткостью и усердием ограждать «интересы обще­ства и человеческое достоинство личности».

«Мерилом дозволительности приемов судоговорения, - писал он, - должно служить то соображение, что цель не может оправдывать средства и что высокая задача правосудного ограждения общества и вместе защиты личности от несправедливого обвинения должна быть достигаема способами, не идущими вразрез с нравствен­ным чувством».

Весьма интересны суждения А. Ф. Кони о характере, содержании и предмете прений сторон. Нельзя не согла­ситься с его утверждением, что прения - самая живая, подвижная, изменчивая в содержаний и объеме часть су­дебного состязания.

Прения не должны касаться вопросов, не имеющих никакого отношения к делу, но вместе с тем они, по мнению Кони, могут касаться обстоятельств, не бывших предметом судебного следствия (например, воп­роса о применении уголовного закона, меры наказания, указаний на общеизвестные истины, не требующие судеб­ных доказательств, и т. д.).

Касаясь вопроса об обременительности для суда уча­стия в деле нескольких защитников на стороне одного под­судимого, А. Ф. Кони остроумно замечает, что соображе­ния практического удобства не должны приниматься во внимание и что численное неравенство сил не имеет ника­кого значения, важно лишь их качество. «Рассматриваемые с точки зрения талантаизнания, - пишет он, - несколько заурядных защитников не могут составить надлежащего противовеса одному талантливому обвинителю, а три-че- тыре рядовых прокурора не идут в сравнение с одним богато одаренным защитником, горячим словом которого движет глубокое внутреннее убеждение».

B противовес многим ученым и судебным ораторам А. Ф. Кони категорически возражал против составления текста обвинительной и защитительной речей сторон и оглашения их в судебных прениях. Он сам никогда не при­бегал к этому, выступая в судах в качестве обвинителя, так как это «подрывало бы впечатление, которое они дол­жны производить, и ослабляло бы непосредственность вос­приятия их содержания, сосредоточивая на себе гораздо менее внимания, чем изустные объяснения...». B другом месте он пишет: «Изустное слово всегда плодотворнее

письменного: оно живит слушающего и говорящего». Он сообщает, что Сенат признал недопустимым произнёсение заключительных речей по проектам, заранее заготовлен­ным, разрешив лишь «заглядывать» в заметки в случаях, когда память изменяет. А. Ф. Кони был сторонником жи­вого, образного и яркого слова на суде, лично показывая всем обвинителям неистощимый талант первоклассного судебного оратора.

B подтверждение своей позиции по этому вопросу А. Ф. Кони приводит высказывание московского проку­рора Громницкого по поводу заранее изготовленных ре­чей: «Они гладки и стройны, но бледны, безжизненны, и не производят должного впечатления; это блеск, но не свет и тепло; это красивый букет искусственных цветов, но с запахом бумаги и клея».

B известной работе «Приемы и задачи прокуратуры» А. Ф. Кони показывает не только то, что вправе и обязан делать прокурор, но и то, как он должен это делать. Здесь он прежде всего обращает внимание на трудности, связан­ные с деятельностью обвинителя «в обстановке публичного столкновения и обмена убежденных взглядов, а не в тиши «присутствия». Прокурор не должен обвинять BO что бы то ни стало и допускать «близорукую или ослепленную односторонность». B речи прокурора не должно быть развязности и насмешек над подсудимым. Кони вспоми­нает случай, когда один из товарищей прокурора, pac-: сказав об исходе обвинения, которое он поддерживал, заявил ему: «Ну, хоть я и проиграл, но зато ему (подсу­димому.- И. П.) всю морду сапогом вымазал, - останется доволен». А. Ф. Кони тут же устранил этого «судебного деятеля» от выступлений в качестве обвинителя на суде.

Особого такта требовал А. Ф. Кони от прокурора в отношении к суду и к своему процессуальному противни­ку - защитнику. Он выступал против каких бы то ни было выпадов и личных оскорблений защитника, против обоб­щения отдельных недостатков адвокатуры и огульного охаивания ее деятельности. «Было бы, однако, в высшей степени несправедливо, - писал А. Ф. Кони, - обобщать эти случаи и поддерживать на основании такого обобще­ния неблагоприятный и нередко даже враждебный взгляд на такую необходимую жизненную принадлежность состя­зательного процесса, как защита».

А. Ф. Кони считал невозможным преподать какие-либо советы, исполнение которых может сделать человека крас­норечивым. Важно^уметь говорить публично, а это умение обусловлено, по его мнению, исчерпывающим знанием пред­мета, о котором говоришь, хорошим знанием языка, на ко­тором говоришь, умением пользоваться всеми богатствами языка, и, наконец, правдивостью того, о чем говоришь. B основании судебного красноречия, утверждал А. Ф. Ко­ни, лежит необходимость доказывать и убеждать, т. e. иными словами, - необходимость склонять слушателей присоединиться к своему мнению.

Весьма решительно осуждал А. Ф. Кони практику, по­явившуюся в середине восьмидесятых годов, когда лицо, в отношении которого было собрано достаточно доказа­тельств, для того чтобы быть поставленным в положение обвиняемого, на протяжении почти всего предварительного следствия оставалось в качестве подозреваемого, чем гру­бо нарушалось право обвиняемого на защиту. «Следова­телем и прокуратурой, - писал А. Ф. Кони, - в этих случаях руководило желание достигнуть успеха обвинения лишением заподозренного возможности защищаться, мол­чаливо и беспомощно видя и чувствуя, как куется про­тив него целая цепь улик и доказательств, своевременно опровергнуть или иначе осветить которые он лишен воз­можности».

C возмущением А. Ф. Кони отзывался о незаконной практике, когда будущий несомненный обвиняемый, против которого уже были вполне достаточные данные, допраши­вался как свидетель, иногда по нескольку раз в течение следствия. «Легко себе представить, - писал А. Ф. Ко­ни, - что переживал такой псевдосвидетель, какие ложные и опасные для себя шаги он делал, «оглушенный шумом внутренней тревоги» и измученный этой следственной игрой «в кошку и мышку».

Заслуживает внимания еще одна рекомендация, содер­жавшаяся в «Приемах и задачах прокуратуры». Речь идет об использовании в обвинительной речи на суде сознания подсудимого. «При обвинениях на суде, - писал А. Ф. Ко­ни, - и я, и некоторые из моих товарищей старались не опираться на собственное сознание подсудимого, даже сде­ланное на суде, и строить свою речь, как бы сознания во­все не было, почерпая из дела объективные доказательства и улики, не зависящие от того или другого настроения подсудимого, - от его подавленности, нервности, желания принять на себя чужую вину или смяглить свою, созна­ваясь в меньшем, чем то, в чем его обвиняют...».

Среди работ о судебной психологии видное место за­нимает статья «Память и внимание». И хотя она снабжена автором весьма скромным подзаголовком «Из воспомина­ний судебного деятеля», в ней сделаны научные обобщения и выводы, имеющие значение для развития новой и моло­дой еще в настоящее время науки - судебной психологии.

«Память и внимание» - это глубокое и тщательное исследование одной из важнейших проблем судебной пси­хологии - психологии свидетельских показаний.

А. Ф. Кони справедливо указывает на то, что способ­ность человека останавливать свое внимание на окружаю­щем и происходящем, свойства и характер памяти с ec ви­доизменениями под влиянием времени и личности рассказ­чика имеют большое значение для формирования и дачи показаний. Поэтому проблема внимания и памяти лиц, дающих показания, является ключевой для проверки оцен­ки достоверности этих показаний.

Решительно выступает А. Ф. Кони против учения клас­сической школы, опутавшей «жизнь своим учением о злой воле и ее проявлениях», против появившейся тогда тенден­ции заменить суд присяжных судом «врачей-специалистов, для которого, по самому его существу, не нужны гласность, защита, обжалование, возможность помилования». Он об­ращает внимание на то, что «это все шаткие условия иска­ния истины в деле, а не положительного и твердого зна­ния о ней, даваемого наукой», что это лишь способно низвести карательную деятельность государства «к охоте на человека с применением научных приемов антропомет­рии». Bce эти тенденции не могли не сказаться отрица­тельно не только на уголовном праве и судоустройстве, но и на уголовном процессе, который, по меткому замечанию А. Ф. Кони, «острее соприкасается с жизнью и ее вечно новыми запросами».

Без свидетельских показаний не обходится почти ни одно уголовное дело. Поэтому роль свидетельских показа­ний в формировании внутреннего убеждения следователей и судей огромна. Чтобы обеспечить получение правильных показаний, недостаточно одной лишь борьбы с злоупот­реблениями со стороны лиц, ведущих допрос. «В самом свидетеле, - писал А. Ф. Кони, - могут заключаться эле­менты, отклоняющие его показание от истины, замутняю- щие и искажающие его строго фактический источник».

Если бы внимание каждого свидетеля было обращено на все стороны воспринимаемого явления, а память удер­живала все воспринятое, то при правильном и полном вос? произведении воспринятого мы всегда получали бы досто­верные свидетельские показания. Ho внимание обращается не на все, а память не все удерживает. Это усложняет ра­боту следователя и судьи при оценке свидетельских пока­заний. «Эта своего рода «усушка и утечка» памяти вызы­вает ее на бессознательное восстановление образующихся пробелов - и таким образом, мало-помалу, в передачу ви­денного и слышанного прокрадываются вымысел и само­обман. Таким образом, внутри почти каждого свидетель­ского показания есть своего рода язва, отравляющая по­немногу весь организм показания, ие только против воли, но и без сознания самого свидетеля. Вот с каким материа­лом приходится судье иметь дело...»

Здесь А. Ф. Кони ставит важный вопрос о субъективно добросовестных, но объективно ложных показаниях, во­прос о необходимости отграничить заведомо ложные пока­зания свидетеля, влекущие уголовную ответственность лжесвидетеля, от лжи бессознательной и невольной, не влекущей ответственности свидетеля, но тем не менее оди­наково затемняющей истину, преграждающей к ней путь.

Указывая на трудности, связанные с оценкой свиде­тельских показани^, А. Ф. Кони не пошел, однако, по не­правильному пути отказа вообще от этих показаний как источника доказательств, он мобилизует судей на преодо­ление этих трудностей, в частности, путем изучения основ судебной психологии. Для этой цели он предлагал ввести на юридическом факультете преподавание психологии и психопатологии.

Вместе с тем А. Ф. Кони высказывался против психо­логической экспертизы показаний свидетелей, предлагае­мой рядом ученых (Штерн, Врещнер и др.). Исключение он делал для психологической экспертизы показаний де­тей, легко подвергаемых самовнушению и потому представ­ляющих опасность для правосудия.

«...С точки зрения судоустройства, - писал А. Ф. Ко­ни,- признание допустимости и даже существенной - не­обходимости экспертизы 9 внимания и памяти связано, выражаясь официальным языком, с «колебанием основ», как суда вообще, так и суда присяжных в частности... He по­следовательнее было бы в таком случае преобразовать суд согласно мечтаниям криминальной психологии, заменив и профессиональных, и выборных общественных судей сме­шанною коллегиею из врачей, психиатров, антропологов и психологов, предоставив тем, кто ныне носит незаслужен­ное имя судей, лишь формулировку мнения этой колле­гии».

Подробно и тщательно прослеживает А. Ф. Кони связь между показаниями свидетеля и его темпераментом чув­ства (сангвинический и меланхолический), темпераментом деятельности (холерический и флегматический), полом, возрастом, физическими недостатками, бытовыми и пле­менными особенностями, профессией, образованием и т. д* Глубокому анализу подвергает он различные виды внима­ния (сосредоточенное и рассеянное, центростремительное и центробежное, гиперэтезическое (обостренное) и анестези- ческое (принудительное)и т.д.).Яркие строки посвящены эгоистической памяти, отражающей все события и явления сквозь призму собственного «я», свидетелям с «дырявой» памятью.

А. Ф. Кони приходит к правильному выводу, что про­тиворечия между показаниями различных свидетелей объясняются нередко не тем, что одни из них дали правди­вые показания, а другие - ложные, а чаще всего различ­ными свойствами внимания и памяти лиц, давших пока­зания. «Таким образом, - делает вывод А. Ф. Кони,- очень часто о выходящем из ряда событии или резкой кол­лизии, о трагическом положении или мрачном происше­ствии создаются несколько показаний разных лиц, одина­ково внешним образом стоявших по отношению к ним и показывающих каждый неполно, а все вместе, в своей со­вокупности, дающих совершенно полную и соответствую­щую действительности картину».

Особенный акцент делает А. Ф. Кони на допускаемом потерпевшими от преступления преувеличении обстоя­тельств и действий, наблюдаемых ими. «Простая палка оказывается дубиной, угроза пальцем - подъемом кулака, возвышенный голос - криком, первый шаг вперед - напа­дением, всхлипывание - рыданием, и слова - «ужасно», «яростно», «оглушительно», «невыносимо» - пересыпают описание того, что произошло или могло произойти с по­терпевшим». Ошибочно поступают судьи, которые это есте­ственное преувеличение, легко объяснимое тем, что «у стра­ха глаза велики», воспринимают как заведомую ложь.

«Пред судом предстоит,- писал А.Ф. Кони,- не мерт­вый фотографический механизм, а живой и восприимчивый человеческий организм». Это затрудняет судебную дея­тельность, делает путь к истине тернистым и зигзагообраз­ным, но ни в коей мере не делает невозможным раскрытие и достижение истины в уголовном деле. Глубокое проник­новение в психологию свидетельских показаний не разору­жает, а, наоборот, вооружает следователей и судей в их нелегком труде по установлению объективной истины. Та­ков оптимистический вывод, который следует из работы «Память и внимание». Несомненно, что развивающаяся в наши дни судебная психология не может пройти мимо этой интересной и замечательной работы.

Круг научных интересов А. Ф. Кони был широк и раз- носторонен. Он обращался к исследованию разных проб­лем, имевших социальное и правовое значение. Одной из них была проблема самоубийства, которой он посвятил специальную работу «Самоубийство в законе и жизни».

Рост числа самоубийств А. Ф. Кони рассматривал как социальное явление. «Черное крыло насильственной смер­ти от собственной руки, - писал он, - все более и бо­лее развертывается над человечеством, привлекая под свою мрачную тень не только людей, по-видимому обтерпев­шихся B жизни, HO и нежную юность, и тех, KTO дожил до близкой уже могилы». Он приводит данные о росте само­убийств в Петербурге, Германии и США и возражает тем, кто пытался объяснить самоубийства лишь состоянием сумасшествия и пьянством или наклонностями, передаю­щимися в силу атавизма. «...Случайное и само по себе не имеющее особо мрачного характера обстоятельство или событие представляет собой лишь последнюю каплю в пе­реполненной житейскими страданиями чаше, заставляя перелиться ее содержание через край».

Анализируя вопрос о карательных мерах в отношении самоубийства, А. Ф. Кони считал их жестокими и неце­лесообразными, полагая, что они «били по оглобле, а не по коню». Поэтому он приветствовал отказ в советском уголовном законодательстве от наказуемости самоубийства и покушения на него.

Касаясь причин самоубийства, А. Ф. Кони указывал на развал семьи и разрушение ее внутренней гармонии, иа общественно-политические причины, связанные с потерей надежд в «продолжительный период реакции», на обо­стренную борьбу за существование, вызывающую «край­нюю нужду и безработицу», на «скученность населения в городах, ютящегося в огромном числе в самой нездоровой обстановке, без света и чистого воздуха», на тлетворное действие кинематографа, который вместо научно-поучи- тельных и просветительных картин показывает «методоло­гию преступлений и сцены самоубийств, действующие за­разительно на молодое поколение», на культ самоубийств, присущий многим произведениям литературы, на дурное воспитание в семье и школе, что имеет своим результатом формирование эгоистов, и т. д.

«Вечный» вопрос о том, является ли самоубийство про­явлением малодушия или, наоборот, силы характера и твердой решимости, А. Ф. Кони разрешает так, что здесь имеет место и то, и другое: сама мысль о самоубийстве - проявление малодушия. Ho осуществление этой мысли, противоречащее естественному чувству самосохранения, «требует сильного напряжения воли...»

А. Ф. Кони задумывался и над проблемой эффектив­ной борьбы с пьянством как большим социальным злом, приводящим к многим преступлениям. Корень зла он ви­дел в казенной продаже водки и спирта. Запрещение этой продажи, вызванное войной, привело, по его мнению, к тому, что «порядок и спокойствие в деревне, очевидное и быстрое уменьшение преступности во всей стране, ослаб­ление хулиганства и поразительный по своим сравнитель­но с прошлыми годами размерам приток взносов в сбере­гательные кассы - служат блестящими доказательствами благодетельности этой меры».

Между тем, указывал А. Ф. Кони, министры финдн- сов защищали винную монополию, так как она приносила 700 млн. руб. дохода в год, из которых на содержание ле­чебниц для алкоголиков расходовалось в 1908 году лишь 28 тыс. руб. А. Ф. Кони критически оценивал предполо­жение, что в связи с введением казенной продажи вина кабак прекратит свое существование. «Ho это была иллю­зия, и кабак не погиб, а лишь прополз в семью, внося в нее развращение и приучение жен и даже детей пить вод­ку. Сойдя официально с лица земли, кабак ушел под зем­лю, в подполье для тайной продажи водки, став от этого еще более опасным».

Активно участвовал А. Ф. Кони в выработке и обсуж­дении ряда важных законопроектов. Ero речи свидетель­ствуют о его неизменных демократических и прогрессив­ных устремлениях. Он возражал тем, кто противился при­нятию законопроекта об условном досрочном освобожде­нии, ссылаясь на недовольство слабостью репрессии. «С этой точки зрения, - говорил он, - ощущения и впе­чатления потерпевшего от преступления, недовольного сла­бостью уголовной репрессии, никогда, несмотря на приве­денные здесь личные примеры, не могут и не должны служить директивой для законодателя».

B своей речи А. Ф. Кони высказал ряд интересных суждений по вопросу о преступлении и наказании. «Ныне оставлена мысль, что уголовную кару можно применять на одну общую мерку, считая, что преступное деяние есть результат преступной воли отдельного человека, развив­шего ее в себе, совершенно независймо от всего, с чем OH соприкасается в жизни и чем эта жизнь влияет на него... Преступление... создается множеством обстоятельств и обстановкой, окружающими человека, и к нему, стоящему в центре этого круга, радиусами тянутся те условия, нахо­дясь в которых, он совершил нарушение закона».

Именно такой подход к преступлению обеспечивает необходимую индивидуализацию и назначение справедли­вого наказания, а главное применение не только наказания за совершенное преступление, но и борьбу с причинами и условиями, способствовавшими ему.

Касаясь теоретического обоснования необходимости условного досрочного освобождения, А. Ф. Кони справед­ливо замечает: «...He надо забывать, что в преступлении, подлежащем рассмотрению суда, заключается и статика, и динамика. Статика - это совершенное деяние и назначен­ное за него наказание, а динамика - это применение и воз­действие наказания». При этом речь идет не о воздействии возмездия, в котором отсутствуют нравственные основы, не о воздействии устрашения, а о воздействии исправления, для которого в об\асти динамики нужен ряд активных мер, в том числе и такая мера, как условное досрочное освобождение.

Условное досрочное освобождение А. Ф. Кони рассмат­ривает как стимул к быстрейшему исправлению осужден­ного. Этого стимула не может быть у осужденного, сознаю­щего. «что как бы он себя ни велг он не сократит срока своего содержания, а выйдя на свободу, встретится лицом к лицу с отчуждением и недоверием к тюремному сидель­цу. Так развивается в нем пассивность и замирает само­деятельность. Надобно возбудить в нем активность, сде­лать его в некотором отношении хозяином своего положе­ния, внушить ему, что от него зависит сокращение срока его содержания...»

А. Ф. Кони возражал против того, чтобы не распро­странять условное досрочное освобождение на осужденных, содержащихся в крепости, так как нельзя «держаться внешнего признака и ставить разрешение вопроса в зави­симости не от деяния, а от здания, считая, что исправле­ние возможно только в пределах острога с традиционными башнями, а не за крепостной оградой, которая в действи­тельности в огромном большинстве случаев осужденного и не окружает».

А. Ф. Кони всегда подчеркивал, что подлинный гума­низм в уголовном судопроизводстве достигается не в ре­зультате «всепрощения» и оправдания виновных, а в ре­зультате назначения справедливого наказания и надлежа­щего его исполнения.

Он выступил в защиту законопроекта о допущении женщин в адвокатуру. Здесь он прежде всего полемизиро­вал с министром юстиции, возражавшим против принятия этого законопроекта. Ero довод, что, будучи избранными в совет присяжных поверенных, женщины получат дисцип­линарную власть над своими товарищами, А. Ф. Кони опровергает ссылкой на речь самого министра, в которой он разделил женщин «на таких, которые заставляют себя слушаться и которые не умеютслушаться».«Такпоче- му же женщинам первой категории, - спрашивалА.Ф.Ко- ни, - и не участвовать в принятиидисциплинарныхмер?» Неверно, по мнению А. Ф. Кони, и утверждение, что нет никакой неотложной надобности в допущении женщин в адвокатуру, так как нет недостатка в адвокатах в большин­стве городских местностей. Ho закон, отмечал Кони, дол­жен основываться не на такой необходимости, а быть ре­зультатом спокойно сознанной потребности общества. A по­требность в допущении женщин в адвокатуру имеется. «Для кого же секрет, - спрашивал А. Ф. Кони, - что жизнь удорожилась чрезвычайно? Кто же не чувствует, что бытовые и житейские условия чрезвычайно измени­лись за последние 50 лет?.. Необходимо многим, безза­ботно жившим, самим идти зарабатывать хлеб. Необходи­мо лично вступать в борьбу за существование, т. e. за кусок хлеба. И вследствие этого является потребность возмож­ного расширения областей честной и непостыдной деятель­ности.., как же государство может не придти на помощь этому положению и не открыть новую сферу деятельности, не открыть женщине новый способ заработка?»

А. Ф. Кони вскрывает противоречие между законом 1911 года, разрешившим женщинам получать высшее юри­дическое образование, и попытками не допускать женщин в адвокатуру. Это-противоречие между «расширенным горизонтом знаний» и «крайне суженным приложением их к делу». Резкой критике А. Ф. Кони подвергал возраже­ния против допущения женщин в адвокатуру со ссылкой на особые физические и духовные свойства женской природы.

«Как можно взваливать на женщину, говорят нам, адво­катские обязанности? Взваливая их на женщину, вы хо­тите заставить ее рыскать по делам, прибегать к уловкам, обходить закон, нанимать подставных свидетелей и вообще заниматься всякою скверностью. Ho, господа, если бы адвокатура и представляла иногда некоторые нежелатель­ные стороны, так как это слишком обширное собрание лю­дей, с пестрым нравственным развитием, то нельзя же го­ворить, что вся адвокатура только этим занимается..."нель- зя так размашисто характеризовать адвокатуру».

Критически разбирает А. Ф. Кони еще два довода, противоречащих друг другу: 1) «женщины будут иметь опасное и незримое влияние на судей» и 2) «надо пощадить женскую стыдливость». «Вот тут и есть то лицемерие, 0 котором я позволил себе говорить. Женщина будет иметь опасное, незримое влияние на судей, это - сирена, соблаз­нительница Ева, которая ничем не будет брезгать, чтобы повлиять на судью. И тут же, рядом, говорят, что необхо­димо охранять ее стыдливость, поберечь ее нервы. Ho надо же быть последовательным: если она соблазнительница, никакими приемами не брезгающая, то у нее стыдливости искать напрасно».

Заключает свою блестящую полемическую речь А. Ф. Коки словами: «Я думаю, что женщина-адвокат вне­сет действительно некоторое повышение нравов в адвока- туру.., она их своим присутствием поддержит и упрочит, ибо очень часто женщина укрепляет человека в хороших намерениях.., оиа внесет облагорожение и совсем в другие места... Женщина не будет сидеть в трактирах, не будет в закоулках писать полуграмотных прошений. Она явится с юридическим образованием, которого частные ходатаи не имеют, и эту ближайшую к народу адвокатуру подымет технически и морально. Вот почему я высказываюсь за проект Государственной думы и подам голос согласно с ним».

Выступая в 1902 году с речью в юбилейном заседании Петербургского юридического общества в связи с его 25-ле­тием, А. Ф. Кони высоко поднял роль и значение право­вой науки. Он указал на то, что посредством слияния научных начал с житейским опытом выявляются правопо* требности общества и развивается в нем правильное право* сознание, что при наличии трех источников, питающих Юри­дическое общество, - науки, законодательства и судебной практики, - науке принадлежит важная роль. «Научные положения, - говорил А. Ф. Кони, - преломившись в за­конодательной призме на радугу отдельных мер, получают воплощение в обыденной жизни путем судебной практики».

Вместе с тем А. Ф. Кони справедливо отмечал, что отчужденность науки от практики и ее угодливость де­лают совершенно ничтожным влияние науки на законода­тельство и судебную практику. Точно так же закон, резко оторванный от народного правосознания, обречен на по­стоянный обход или на применение, «насильственное по приемам и бесплодное по нравственным результатам».

Одной из важных задач правовой науки А. Ф. Ко­ни считал разработку правовых вопросов, вызываемых жизнью, имеющих целью подготовку ценных материалов для законодателя. «Различно и своеобразно, - говорил А. Ф. Кони, - текут запросы, назревшие потребности и чаяния жизни, пока не впадут в многоводную реку зако­нодательства. Одни падая с высоты идеала, дробясь, пе­нясь и разбиваясь о камни житейской прозы, то разбра­сываясь на мелкие и быстрые ручейки, то снова сливаясь вместе, быстро и с ропотом несутся влеред; другие, по­винуясь непреложному закону истории, спокойно, но неот­вратимо текут по наклонной плоскости; третьи, переполняя стоячие воды своекорыстной обособленности, тянутся зат­хлыми и медлительными струйками к той же реке. И всех она принимает в себя и, претворив в себе, катит свои воды, прокладывая себе русло».

Так образно и мудро нарисовал большой ученый труд­ный путь преобразования научных предложений в право­вые нормы.

K Анатолию Федоровичу Кони вполне применимы сло­ва, сказанные им в отношении первого председателя Мо­сковского окружного суда E. E. Люминарского: «Он был настоящий судья», «судья от головы до ног». Мы к этому можем добавить: он был «ученым от головы до ног».

А. Ф. Кони ставил и решал научные проблемы, акту­альные для времени, в котором OH жил и творил. Ho B TOM и заключается научная сила и ценность трудов большого ученого, что они не теряют своей значимости много лет спустя. Теоретические положения и выводы А. Ф. Кони актуальны и сейчас.

«Право на плодотворное будущее,-говорил А.Ф.Ко- ни, - дает ясное понимание своего прошедшего и уваже­ние к тому, что в нем было хорошего и достойного. Только пред тем ясно и определенно рисуется завтрашний день, кто не забыл уроков, примеров и заветов дня вчерашнего».

Советские юристы внимательно и настойчиво изучают труды своего талантливого предшественника, они сохра­нили уважение к тому, что в этих трудах было хорошего и достойного. Они не забывают уроки, примеры и заветы, которые он преподал вчера. И потому завтрашний день советской правовой науки рисуется ясным и определен­ным, обогащенным достижениями дня вчерашнего.Вэтих достижениях немалая заслуга принадлежит Анатолию Фе­доровичу Кони.

А.Ф. Кони. СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ Том 2. Воспоминания о деле Веры Засулич. ИЗДАТЕЛЬСТВО "ЮРИДИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА" Mocква -1966, 1966

Нравственные начала в уголовном процессе

А. Ф. Кони

НРАВСТВЕННЫЕ НАЧАЛА В УГОЛОВНОМ ПРОЦЕССЕ

(Общие черты судебной этики)

В этом издании текст несколько сокращен, по словам составителей,

"за счет устранения некоторых повторений фактического материала".

Настоящий очерк в сущности касается вопроса педагогического, то есть вопроса о том, не следует ли при современном состоянии уголовного процесса расширить его академическое преподавание в сторону подробного исследования и установления нравственных начал, которым должно принадлежать видное и законное влияние в деле отправления уголовного правосудия.

Нет сомнения, что историко-догматическая сторона в преподавании уголовного процесса везде должна занимать подобающее ей по праву место, но думается, что настало время наряду с историей и догмою осветить и те разнородные вопросы, возникающие в каждой стадии процесса, которые подлежат разрешению согласно существенным требованиям нравственного закона - этого non scripta, sed nata lex (Не писанный, но естественный закон). Ими у нас до сих пор почти никто систематически не занимался, а между тем нравственным началам, как мне кажется, принадлежит в будущем первенствующая роль в исследовании условий и обстановки уголовного процесса. Формы судопроизводства теперь повсюду более или менее прочно установились. Точно так же определился и взгляд на ценность, пригодность и целесообразность различных судебных учреждений. Законодательство, под влиянием временных ослеплений, может, конечно, отступать назад и возвращаться к устарелым и отжившим учреждениям, но на коренные начала правосудия - гласность, устность, непосредственность и свободную оценку доказательств - оно серьезно посягнуть не решится.

Эти приобретения человечества куплены слишком дорогою ценою многовековых страданий и заблуждений, чтобы с ними можно было легко и надолго расстаться. Вместе с тем едва ли скоро человечество придумает форму суда, могущую с прочным успехом заменить суд присяжных, или найдет возможным обходиться без состязательного начала. Поэтому, по всем вероятиям, в будущем предстоит лишь частичное улучшение некоторых отделов уголовного процесса и уточнение техники производства уголовного исследования. Но рядом с этим изощрением техники должно пойти - будем на это надеяться - развитие истинного и широкого человеколюбия на суде, равно далекого и от механической нивеллировки отдельных индивидуальностей, и от черствости приемов, и от чуждой истинной доброте дряблости воли в защите общественного правопорядка. Тогда главное внимание с полным основанием обратится на изучение нравственных начал уголовного процесса и центр тяжести учения о судопроизводстве перенесется с хода процесса на этическую и общественно-правовую деятельность судьи во всех ее разветвлениях.

Задача уголовного суда состоит в исследовании преступного деяния и в справедливом приложении к человеку, признанному виновным, карательного закона. Но суд не механизм и не отвлечение от жизни, а живой и восприимчивый организм, приходящий в самое непосредственное и богатое разнообразными последствиями соприкосновение с явлениями общежития. Он осуществляется судьею в общении с другими сотрудниками или единолично. На различных ступенях уголовного процесса, исследуя преступное дело и связывая с ним личность содеятеля, оценивая его вину и прилагая к ней мерило уголовной кары, наблюдая, чтобы эта оценка была совершаема по правилам, установленным для гарантии как общества, так и подсудимого, судья призван прилагать все силы ума и совести, знания и опыта, чтобы постигнуть житейскую и юридическую правду дела. Облекая эту правду в определенные формы, он должен способствовать, в каждом отдельном случае, восстановлению поколебленного правопорядка. Как бы хороши ни были правила деятельности, они могут потерять свою силу и значение в неопытных, грубых или недобросовестных руках. Чем больше оттенков в своем практическом применении допускают эти правила, чем глубже касаются они личности и участи человека, чем более важным интересам общественной жизни они служат, тем серьезнее представляется вопрос - в чьи руки отдается приложение этих правил и при каких условиях. Не даром народная житейская мудрость создала поговорку: "не суда бойся, бойся судьи!". Известный французский криминалист Ортолан указывает на то, что честный гражданин еще может не подпасть под действие дурных уголовных законов, но он лишен средств избежать дурного отправления правосудия, при котором самый обдуманный и справедливый уголовный закон обращается в ничто.